Пока бьётся сердце - Дженнифер Хартманн

слезами, словами и признанием в любви. – Вернись, – шепчу я, утопая в горе, затем укладываю Кору обратно на пол и продолжаю массаж грудной клетки.

Вдалеке слышатся сирены, и тогда я падаю на нее сверху, безудержно рыдая и сотрясаясь всем телом.

Что я наделал?

Что, черт возьми, я наделал?

Часть 3

Волны

Кора

Глава 24

– Тебе, наверное, следовало об этом подумать прежде, чем со мной трахаться.

Дин сует мне в ладонь пригоршню денег, как будто я какая-то проститутка. Я смотрю на него широко раскрытыми глазами, уязвленная.

– На таблетку, – добавляет он.

Я наблюдаю, как он вылетает из моего дома и с такой силой хлопает дверью, что она дребезжит, а собаки вскакивают со своей гигантской собачьей лежанки. Я словно примерзаю к деревянному полу в гостиной, а взгляд прикован к двери с тайной надеждой, что она вновь распахнется, и Дин вбежит обратно.

И с тайной надеждой, что этого не произойдет.

Я сглатываю едкий ком в горле, пока он не начинает меня душить. Крошечная лапка тычется в мою голую икру, и я вдруг понимаю, что пялюсь на дверь по меньшей мере минут пять, сжимая в руке мятые купюры, которые Дин сунул мне на экстренную таблетку.

Потому что у нас был секс. Потому что у меня был секс с Дином.

Воспоминания едва не сбивают меня с ног. Я понимаю, что он не вернется, но еще не решила, рада этому или нет. Медленно и шумно выдыхаю. По горлу в поисках выхода ползет отупляющая боль.

Боже милостивый, у меня был секс с Дином Ашером.

А потом я сказала ему, что все кончено, потому что я слаба и не готова иметь дело с последствиями своих собственных эгоистичных действий.

Я пячусь назад, пока не натыкаюсь на диван и падаю на него, позволяя боли наконец выплеснуться наружу. Отшвыриваю деньги на кофейный столик и подтягиваю ноги к груди, пряча лицо между коленями. Из меня волнами рвутся рыдания, такие мощные, что начинают ныть ребра.

Джуд садится рядом на краешек дивана, уши торчком, а хвост быстро мечется из стороны в сторону. Пенни тоже запрыгивает ко мне, перебирая своими маленькими лапками, и кладет мордочку мне на бедро. Но рыдания только усиливаются, когда я понимаю, что эти милые животные пытаются меня утешить, хотя я этого не заслуживаю. Я сама обрекла себя на адское пламя.

Но как же было приятно гореть в нем, трахаясь с бывшем женихом моей сестры.

И, черт возьми, это было здорово. Очень-очень здорово. Горячо, ярко, жестко – не похоже ни на что, когда-либо испытанное мною раньше, физически и эмоционально. «Умопомрачительно» – Дин использовал этот термин, и я искренне с ним согласна, несмотря на то, что не могла произнести его вслух. Даже само признание произошедшего между нами ощущается плевком Мэнди в лицо. И на мое собственное достоинство.

Я почесываю Джуд за ушами и сажаю Пенни к себе на колени, вытягивая ноги. Я никогда раньше не была настолько разбита и раздираема на части в двух разных направлениях. Еще никогда мне не приходилось так сильно чего-то желать и одновременно отвергать это.

Дин подобен океану.

Манящий, зовущий прикоснуться к себе… В нем столько волшебства. Столько красоты.

Которую я жажду каждой изнывающей частичкой своей души.

Но я снова та маленькая девочка, застывшая на песке, напуганная темными водами передо мной. Столько неопределенности. Столько всего сокрытого.

Я боюсь, что потеряюсь в бушующих волнах и меня унесет прочь от берега, едва держащуюся на поверхности, едва способную дышать.

Я боюсь, что потеряю все – свою сестру, своих родителей, себя.

Я боюсь, что утону. Здесь, на берегу, безопаснее.

Я повторяю себе это, пока бегаю за собачьим кормом и занимаюсь планом Б. Стараюсь не умереть от стыда в аптеке, не снимая своих огромных солнцезащитных очков и одновременно натягивая шапочку как можно ниже на случай, если у меня на лбу будет сиять надпись «затраханная Дином». Когда спустя время я навожу в доме порядок, то стараюсь не смотреть на телефон. Я уже убиралась вчера, но снова пропылесосила ковры и помыла окна, просто чтобы отвлечься.

Я не пишу ему. Я ему не звоню.

Не подхожу к бутылке вина в холодильнике, боясь написать сообщение или позвонить.

Я могу это сделать.

Но когда вечером неожиданно появляется моя сестра с мексиканской едой, я чуть не падаю в обморок от невыносимой тревоги.

– Ты выглядишь ужасно. – Мэнди влетает в прихожую, тоже выглядя ужасно, и я не могу отделаться от ощущения, что у источника нашего ада один общий знаменатель. – Я принесла чертову тонну тако. Кинза обладает очищающими свойствами.

– Это потому, что на вкус она как средство для мытья посуды.

Мэнди фыркает, снимая свои высокие сапоги. Она неторопливо проходит через гостиную на кухню, бросая коричневые бумажные пакеты с едой на обеденный стол. А затем нерешительно замирает, делает несколько шагов назад и смотрит в угол комнаты. Она поднимает на меня взгляд.

– У тебя собаки.

Я пожимаю плечами, скрестив руки на груди.

– Ты бы знала об этом, если бы всю неделю не игнорировала мои звонки и сообщения.

Между нами повисает мрачное молчание. Я замечаю, как Мэнди опускает глаза в пол. Из них исчез привычный блеск и вокруг залегли темные тени. Ее волосы собраны в ультранеаккуратный пучок, корни отросли. Она откидывает выбившуюся прядь волос, и прислоняется бедром к спинке дивана.

– Я тебя избегала.

– Я заметила. – Я впиваюсь пальцами в мягкий свитер, и внутри все сжимается от тревоги. Не представляю, как пережить этот вечер, не признавшись Мэнди во всех своих грязных грехах. Я прочищаю горло, отваживаясь сделать несколько шагов вперед. – Как у тебя дела?

Мэнди снова поднимает на меня взгляд и пожимает плечами. Она немного нервничает.

– Полагаю, что Дин тебе рассказал?

Одно упоминание его имени заставляет меня покраснеть.

– Так по Фейсбуку[8] все понятно. Ты изменила свой семейный статус на «не замужем» и каждые несколько часов публикуешь грустные, удручающие цитаты.

– Мне так легче. Так ты говоришь, что он ничего не упоминал об этом?

В груди что-то сжимается, и щеки обдает жаром.

– Я этого не говорила.

– Я так и думала, – категорично заявляет Мэнди, возвращаясь на кухню, чтобы разобрать еду. – Он сказал, что у вас много общего. Связь. Он сказал, что вас обоих заставляли делать больные вещи.

О боже.

По