История нравов. Эпоха Ренессанса - Эдуард Фукс

даму, ему совершенно неизвестную, позволяет восторжествовать ее цветам и получает за это награду любви, «миннезольд». Взяв ванну и утолив голод, он имеет право разделить ложе дамы, и на другое утро он отправляется дальше, как неоднократно описано у Вольфрама фон Эшенбаха.

Однако еще более странно-смешным является в наших глазах тот случай, когда рыцарь терпит поражение. В таком случае он лишается своей награды. Но только он один уходит с пустыми руками. Дама, за которую он сражался, всегда получает свое, т. е. всегда получает возможность незаконного наслаждения. Ибо вместо рыцаря, который носил ее цвета, право на ее ложе получает теперь его победитель. Он должен доказать, что способен выйти победителем из борьбы не только с мужчинами, но и с женщиной. Другими словами, право произвести ребенка предоставляется теперь тому, кто еще недавно стоял враждебно лицом к лицу с ее другом.

Нельзя сказать, чтобы подобные воззрения отличались особенной возвышенностью. То же самое надо сказать – и это совершенно. логично – о всей семейной жизни рыцаря, так как этот систематический обман был, разумеется, взаимным: как мы уже заметили, весь рыцарский класс представлял как бы общество содействия обоюдному прелюбодеянию. Это должно было, естественно, отражаться обратно на всей семейной жизни. Дети, семейное чувство – все это лежало в стороне от идеального мира рыцаря, не вдохновляло его, семья была для него лишь чисто внешней организационной формой его будничной жизни. Мы не должны поэтому создавать себе романтического представления о нравах, господствовавших в этой среде.

Женское помещение в замке – помещение, где работали женщины, – было в большинстве случаев вместе с тем и гаремом рыцаря. Таково же и его отношение к своим женским вассалам. Помещик-рыцарь имел право делать с женами и дочерьми своих вассалов все, что он хотел, и он так и поступал. Если они ему нравились, то ничто не могло ему помешать удовлетворить свое желание. Так называемое jus primae noctis (право первой ночи), существование которого столь часто подвергалось сомнениям, было не более как совершенно «естественным правом», вытекавшим из понятий собственности. Мы к нему еще вернемся.

Все до сих пор сказанное касается, однако, только одной части рыцарства, и притом самой незначительной. Поэзия «миннединста» была всегда связана только с высшей и богатой аристократией. Большая масса рыцарства принадлежала, однако, к мелкому дворянству, которое жило не в пышных замках и крепостях, а в конурах, жалких и отвратительных, чуждых всякой поэзии. Достаточно вспомнить описание родного замка Гуттена Штекельберга, сделанное им, хотя его замок и принадлежал к числу сравнительно более завидных. Да и вся жизнь низшего дворянства была лишена всякой поэзии. Так или иначе, большинство из них занималось разбоем и грабежом. Сегодня их ожидала добыча, завтра – удары. Последнее случалось, несомненно, так же часто, как и первое. При таких условиях нравственные воззрения этого класса должны были отличаться бесконечной грубостью и низменностью. В половой области у него могли царить только такие нравы и взгляды, какие ныне мы встречаем среди последних отбросов – профессиональных рыцарей большой дороги.

И это было в самом деле так. Любая беззащитная женщина, все равно, носила ли она еще детские башмаки или уже приближалась к старости, подвергалась насилию, разумеется, всей шайки, в руки которой попадала, как господина, так и его слуг. Так же поступали и с женами и дочерьми своих же товарищей по ремеслу. И каждый старался уже заранее отомстить другому, надуть его, так сказать, авансом. Существовала характерная поговорка: «Мужики убивают друг друга, а благородные делают друг другу детей».

В оседлой части низшего дворянства, жившего исключительно трудом крепостных и не занимавшегося благородной профессией грабежа или потому, что в данной местности нечего было грабить, или потому, что там деревни и города так умели защищаться, что разбой был сопряжен со слишком большим риском, половая нравственность была менее дика, отличаясь, однако, и здесь достаточной снисходительностью. В хронике вюртембергского графа фон Циммерна приведен случай, несом ненно типический, прекрасно характеризующий нравственную распущенность мелкого дворянства XV и XVI веков. Жены рыцарей, впрочем, не отличались в большинстве случаев такой требовательностью в выборе любовника, как дама, о которой идет речь в указанной хронике, изменившая мужу с другим рыцарем, так как довольствовались охотно «конюхами, виночерпиями, истопниками и шутами», даже крепостными крестьянами, как видно из пословицы, отвечающей на вопрос: «В какой месяц мужик более всего занят?» – «В мае, так как ему приходится тогда еще ублажать жену своего господина».

Эта нетребовательность объясняет тот удивительный факт – по ядовитому замечанию Бернгарта фон Плауэна, – что среди знати и рыцарства встречалось гораздо больше безобразных физиономий, чем среди городского бюргерства. Большинство знатных, по его словам, родились от грязных мужиков и последних конюхов.

Если низшее дворянство представляло класс, находившийся в полном разложении, так как стал экономической ненужностью, то крестьянство, ближе всего стоявшее к феодальной знати и имевшее с ним очень много точек соприкосновения, представляло из себя класс, находившийся тогда в процессе полного преобразования. Развившееся денежное хозяйство не сделало его лишним, но оно должно было внутренне совершенно переродиться, так как и оно всюду переходило от производства для собственного потребления и для нужд общины (марки) к производству товарному. Города нуждались все в большем количестве съестных припасов, а также сырья – шерсти, льна, кож, дерева, красящих веществ и т. д.

Производителем всех этих предметов становилась деревня. Под влиянием этого радикального переворота изменилась и половая мораль крестьянства. Стерлись прежде всего старые патриархальные отношения внутри семейного союза, и быстрее всего, разумеется, там, где росло экономическое значение крестьянства, увеличивалось число батраков и батрачек, и последние превращались из помощников и членов семьи в простых наемных рабочих.

Там, где новое дворянство само занималось производством, крестьянство, напротив, экономически разорялось, так как начался пресловутый процесс экспроприации крестьянства. Занятое производством дворянство нуждалось в крестьянской земле, и притом – в противоположность феодальной эпохе – в земле без крестьянина. С этой целью крестьянина систематически разоряли, а именно при помощи ему совершенно неведомого римского права, которым алкавшие земли дворянчики мастерски пользовались в своих интересах. Эта насильственная пролетаризация крестьянства привела его, как и городской пролетариат, к аскетизму. Там же, где его экономическое разорение не сопровождалось этим результатом, оно сказывалось в распадении семейных связей, в усилении индифферентизма в области половых отношений.

Народная мудрость выразила свой взгляд на супружескую верность крестьян в сжатой поговорке: «Попам нет надобности жениться, пока у крестьян есть жены». И этот взгляд рассказчики новелл и фацеций, авторы масленичных пьес и народные поэты комментируют сотней описаний, примеров, анекдотов и сатирических выпадов. Надо, однако, иметь в виду, что в