Воровка фруктов - Петер Хандке

Отсюда, с порога, – после мегаполиса, после Нового города, после лугов в долине реки, после городка на краю Иль-де-Франс, после джунглей ущелья с источником, являвших собой пограничную полосу, – теперь, насколько хватало глаз, видна была одна сплошная земля вокруг – земля – Пикардия. И хотя эта земля на первый взгляд до самых далеких горизонтов – благодаря которым, кстати, эту даль, растянувшуюся на все стороны света, можно было не только представить себе, но и прочувствовать – была пустынной, во всяком случае, безлюдной, и дорога, со все такими же еле заметными извивами, пересекавшая ее насквозь, вернее, в основном поля, представавшие как одно сплошное неучтенное поле, ни к чему особенному не вела, ни к ферме, ни к деревне, ни уж тем более ко дворцу, не говоря уже о «королевском дворце», тем не менее воздушное пространство над плато, «вексенским», входящим частью в состав земли «Пикардия», было заполнено целым роем мельтешащих названий – названия, названия, сплошные названия. Вон там, на западе, гряда холмов: Ля Мольер, у подножия которой, у подножия которых не видные отсюда деревни «Серан» и «Аданкур-ле-О-Клоше» (та, что с высокой колокольней). По правую руку, если смотреть по часовой стрелке, развилка, от которой, как в Средние века, большая дорога, нынешняя «Дорога Блюза», разветвляется на две: одна уходит к морю, к Дьеппу, другая в глубь страны, к «Шомон-ан-Вексен». И дальше бесконечная унылая череда географических названий, по часовой стрелке, на севере, на востоке и на юге, опоясывающих кругом плато: все эти отсюда невидимые деревни и хутора, «Лианкур-Сен-Пьер», «Лавильтертр», «Монвиль», «Маркемон», а потом, замыкая круг, другая гряда холмов, на юге, самая высокая и самая протяженная в здешних краях, «Бют де Рон», а у ее подножия, у подножия отдельных холмов, деревни и хутора, «Нёвиль-Боск», «Тюмбрель», «Шавенсон», «Ле-Ольм» (Шлем), и среди этих «Рон»-холмов место истока, без таких джунглей, как у истоков «Виона», другой небольшой реки на территории «Вексена», речушки под названием «Ля Троен» (Бирючина); и множество ручейков, один под названием «Сосрон», другой под названием «Ревейон» (что можно прочитать как «Новый год»), третий под названием «Ля Кулёвр», гадюка. Названия, названия, роившиеся у них перед глазами, они выпархивали из недр кажущегося пустынным пространства, придавали ему ритм, сообщавшийся и обоим наблюдателям.

Вот еще только что они валились с ног от усталости, а теперь рванули с места, от порога к той раскинувшейся земле, как будто тут незапланированно образовалась линия старта, от которой они помчались наперегонки (при этом сведений о том, кто победил и какова была награда, не сохранилось). Пространство, внутри которого они бежали, было, как оказалось, причем не только после Иль-де-Франс, другой землей, другим регионом внутри государства, именуемого «Ля Франс», «Франция» то есть: оно представилось, – сладкая иллюзия, иллюзия, с ударением на «сладкая», – чем-то бо́льшим, значительно бо́льшим, как другая страна или просто как нечто другое. И при этом казалось – еще более сладкая иллюзия? – что вездесущее государство, французское, или вообще «государство» как таковое, было исключено из этой пустынной и одновременно пронизанной названиями местности. Государство: где хотите, где только вам захочется, но только не здесь, не сейчас, не сегодня, и, дай бог, или кто-еще, не завтра, не до наступления завтрашнего вечера, завтрашней ночи, не до желанного конца и завершения этой истории.

На одном из поворотов дороги, по-прежнему тянувшейся среди пустынного ландшафта, где никого, кроме них двоих, больше не было, воровка фруктов и ее спутник резко перешли от бега к ходьбе и шагали теперь не спеша, рядом, сохраняя дистанцию, – места на дороге хватило бы на дюжину таких, как они. Их бег не был гонкой, и никто из них не запыхался (быть может, только чуть-чуть молодой человек, не привыкший ходить пешком, но не показывавший виду). И хотя уже наступил вечер, а о ночлеге они еще не побеспокоились, они никуда не торопились.

Этот участок пути был промежуточным, между одним местом, где уже нечто произошло, и другим местом, где их ожидало следующее событие. Промежуточный участок обычно означал одно: на нем ничего не случалось, по нему полагалось просто идти. И тем не менее то, как оба они двигались теперь между двумя событийными точками, даже со стороны отнюдь не казалось простым движением вперед. Во время своего перехода они выглядели, повторяя ту старинную историю, «задумчивыми», «словно явившимися издалека». У девушки получались подчеркнуто медленные шаги, которые повторялись и у молодого человека, хотя он не старался подражать ей, но просто безо всякого принуждения усваивал их. Вместе с тем эти шаги были очень большими, необычно большими, не только для нее, для женщины. Это было вышагивание, измерение промежуточного участка движениями геометра, в сочетании с внимательным подмечанием, можно сказать, всех попадающихся на пути и вокруг него деталей. Их нельзя было пропустить ни в коем случае. Именно на таких промежуточных участках подобные детали могли подать знаки, которые помогали подготовиться к тому, что человека ждало в конечной точке путешествия, – открыться предстоящему событию. Более того, уже на этом промежуточном участке, теперь, в процессе подмечания его особенностей, в том числе и звуковых образов, событие, как результат предчувствия, могло произойти, – могло случиться в форме тихого предвосхищения. Действительно ли могло что-то произойти? Действительно ли что-то случиться? Что-то – что бы то ни было. Отсюда вывод: только никакой спешки на промежуточных участках. Горе тому, кто отдается тут чрезмерной спешке. И наоборот: блаженны те, кто осваивает эти промежуточные участки, как и промежуточные пространства, как и промежутки времени, с пользой для себя, плодотворно, что возможно только, если ты замедлишься и вберешь в себя все, что только под силу вобрать в себя человеку.

Единственное дерево у дороги: ореховое, орехи почти не видны за листвой, но проявляются постепенно, с каждым взглядом все больше и больше, и все скорлупки еще без трещин. Придорожный железный крест, черный, на светлом бетонном постаменте, в консервной банке у ног распятого завядшие полевые цветы. Поле ржи, еще не сжатое, перерезанное дорогой, из него неожиданно, с шумом, а потом с толкотней, выкатывается целое многоголовое семейство кабанов, решившее перебраться на другую половину поля, и тут же исчезает там, оставив за собой еще какое-то время колышущиеся колоски, хотя и обнаруживает свое присутствие обращенным к обоим, стоявшим на дороге и отступившим перед ними на несколько шагов, угрожающим урчанием, похожим на урчанье огромной собаки и замолкнувшим только тогда, когда наконец появился отставший кабан, не самый крупный, но и не самый мелкий из них, подросток, и пересек кабаньим галопом дорогу, проскочив перед путниками. Черепаха в траве на обочине, мертвая? нет, живая, бредет вперед, как может брести только черепаха. Вечернее затухание трелей жаворонков. Умолкание посвистов коршунов в вышине, вместо этого свистящий гудок последнего поезда в Париж, откуда-то издалека и снизу, словно из глубины какой-то впадины, не видимой с плато. Ветер летнего дня, сменившийся предвечерним и вечерним, по-прежнему теплые волны воздуха, как будто обрамленные пробивающейся пунктиром прохладой. На песочном покрытии дороги, лежащем кое-где толстым слоем, по щиколотку, видны похожие на оспины отдельные следы от дождевых капель, больших, уже пересохших, оставивших пробоины, похоже, уже много недель тому назад, в период июньских дождей.