Красное Село. Страницы истории - Вячеслав Гелиевич Пежемский

мелочи, конечно, не доходили – разве в исключительных случаях. Баздырев был большим дипломатом и самолично прекрасно улаживал подобные конфликты. Хороший вахмистр обходился тут даже без помощи эскадронного командира, которого никогда не считал нужным беспокоить из-за пустяков»[70].

Есть в воспоминаниях Трубецкого и описание маневров на Военном поле, где на общей сцене, явно имеющей черты театральности, появляются герои, которые уже замечены были в части описания съемок под Дудергофом – «шакалы» – торговцы съестным из местных, которые исполняют свою роль с не меньшим мастерством, чем другие участники великолепного спектакля под названием «маневры»:

«В каждой складке огромного военного поля, под каждым чахлым кустиком его, таится по шакалу, ни на минутку не теряющему из вида нашу конницу. Шакалы по своему долголетнему Красносельскому опыту уже знают, когда и куда завернет вся эта масса галопирующих всадников. Знают они не хуже самого Николая Николаевича, где и когда прикажет он своим полкам спешиться, оправиться и передохнуть на несколько минут. Этого момента они только и ждут, со всех сторон окружая нас, все время передвигаясь вслед за нами, и когда мы действительно спешиваемся для отдыха – шакалы уже тут как тут со своими корзинами. Вокруг каждого шакала уже кучка офицеров. Всякий торопится наспех выпить бутылку ситро, проглотить бутерброд с сыром или ветчиной. У шакала словно десять рук, с поразительным проворством он успевает обслужить каждого. Тут нельзя терять ни минуты, ибо вот уже раздается команда: „По к-о-о-ням!“ – и офицеры бегут к своим вестовым, державшим в поводу лошадей, дожевывая на ходу бутерброды.

– Эй, дядя, сколько с меня? – нетерпеливо спрашивает усатый поручик сангвинического вида, протягивая шакалу розовую десятирублевую бумажку. Тут уже шакал из разбитного малого вдруг превращается в какого-то придурковатого мямлю.

– Сее минуточку, вас сиаство… пять пирожков по пять пятачков… рубль двадцать пять копеек. Шоколаду не изволили брать? Рубль семь гривен… теперича нарзан…

– Да ведь я не брал нарзана!

– Извините, вас сиаство: запамятовал маленько. Сее минуточку подсчитаю…

И шакал задумчиво прищуривает глаза, словно вычисляет в уме сложную математическую формулу.

– Са-а-дись! – командуют сзади эскадронные командиры…

– А ну тебя, плут, к чертовой матери! – в сердцах кричит сангвиничный поручик, проворно присоединяясь к эскадрону, так и оставив свою десятку в руках шакала.

Добрая половина офицеров так и не успевала получить сдачи с шакала. Конечно, каждый обычно переплачивал гроши, но в общем итоге шакалы на этих учениях за несколько минут торговли делали прекрасные дела»[71].

Как обычно, талантливо и ярко описывает «шакалов» П. Н. Краснов:

«Осторожно, озираясь по сторонам, по топким полям спешит, согнув ноги, ярославский мужик-торговец с большим лотком, укрученным розовым ситцем на голове, – „шакал“. „А вот лимонад, зельтерска, бутерброды, сыр, колбаса, шоколад, апельсины, не пожелаете ли чего, господа юнкаря?“ – распевно говорит он, приподнимая лоток над головой. В заветном углу просторного его лотка есть у него припрятанная водочка и коньячок… Все это, впрочем, преимущественно для пажей и кавалеристов. Нам, Павлонам, живущим на копейки, не по карману лакомиться у „шакалов“… Разве кто-нибудь получил из дома на поддержку зелененький билет. И угощает товарищей Ланинской водой с коньяком и апельсинами. Кутит вовсю…»[72].

Бытовые детали маневров описаны А. А. Игнатьевым в книге воспоминаний «Пятьдесят лет в строю». Как и в мемуарах Трубецкого, мы видим также портреты начальства, но, впрочем, куда более высокого, чем вахмистр Баздырев:

«Изо дня в день вся русская кавалерия меняла свое лицо. Стих „вой“ команд, передававшихся когда-то хором всеми начальниками до взводных командиров включительно, и взамен этого, по простому знаку шашкой, не только эскадрон, а целые дивизии развертывались веером в строй эскадронных колонн, производили заезды в любом направлении в полной тишине и на полном карьере – слышался лишь топот тысяч копыт. Но не нужно думать, что это произошло без затруднений. Дикий ужас охватывал всех старших кавалерийских начальников при появлении на поле долговязого всадника в гусарской форме, Николая Николаевича. Генерал-инспектора сопровождал скромный генштабист с рыженькой бородкой Федя Палицын; старый пехотинец, он выучился галопировать на своей рыженькой кобылке. Лукавый, как прозвала Николая Николаевича вся кавалерия от генерала до солдата, – заимствовав это прозвище из слов молитвы: „Избави нас от лукавого“, – взирал на учение, бросив поводья на шею своего серого коня. Федя при этом что-то нашептывал.

Но вот сигнал: „Сбор начальников отдельных частей“, и через минуту стек в руке Лукавого образно дополняет разнос подчиненных. Едкие фразы кажутся еще более ядовитыми от шипящего сквозь зубы голоса. Под конец стек взлетает резко в воздух, и слышится истерический крик:

– Я вам покажу, ваше превосходительство! Я вас выучу командовать! – Или же попросту: – Вон с поля! Не хочу видеть моих гусар!

Некоторые командиры „с положением“ при этом не робели, а командир гусар, недалекий, но невозмутимый князь Васильчиков, после крика: „Вон с поля!“ – спокойно отсалютовал, повернул коня и тут же при Лукавом скомандовал:

– Полк, по домам! Песенники, вперед!

В другой раз, на кавалерийском учении, заранее точно отрепетированном в честь приезда Вильгельма II, я со своим взводом в непроницаемой туче пыли изловчился занять в резервной колонне по сигналу „Сбор“ точное место в затылок одному из эскадронов 2-й кавалерийской дивизии. Каков же был мой ужас, когда через несколько секунд во фланг моего взвода врезался эскадрон желтых кирасир с вензелями императора на погонах. Зная свою правоту, я твердо решил не уступать им этого места, но тут же из облака пыли передо мной выросла фигура Николая Николаевича, который, оценив положение, взвизгнул на кирасир: „Живо, живо, желтяки!“ – и закончил фразу в рифму матерным ругательством. Немцы, слава богу, из-за пыли этого заметить не могли, но командир кирасир, явившись в тот же день после учения к Николаю Николаевичу, заставил его извиниться перед офицерами полка.

Главным нововведением был полевой галоп, который в насмешку называли „палевым“. Для него был введен специальный сигнал, а офицеры подобрали подходящие к мотиву слова:

– Сколько я раз говорил дураку:

– Крепче держись за луку!

Эту песенку относили не столько к слабым ездокам из новобранцев, сколько к пузатеньким генералам, полковникам и ротмистрам: многих из них этот „палевый“ галоп довел не только до одышки, но даже до отставки.

Тот же сигнал заставил в конце концов всех кавалерийских офицеров запастись часами-браслетами с секундомерами, по которым надо было точно регулировать скорость галопа: две минуты двадцать секунд – верста, пять минут – две версты, десять минут – четыре версты.

Весь нажим при внедрении новых требований Лукавый направил на старших