Север и Юг - Элизабет Гаскелл

И Маргарет задрожала, расценив как угрозу слова мистера Торнтона, что он не перестанет любить ее. Что он имел в виду? Разве не в ее власти было остановить его? Нет, его слова были скорее дерзостью, чем угрозой. Неужели он связывал их с ее вчерашним поступком? Если бы понадобилось, она бы снова сделала то же самое — с готовностью защитила бы даже хромого нищего так же, как мистера Торнтона, пусть бы он вновь ошибся в своих выводах, а женщины вновь выразили бы свое презрение. Она поступила так, потому что считала правильным и справедливым спасти человека, когда это было в ее силах. «Fais ce que dois, advienne que pourra».[22]

Маргарет стояла на том же месте, где ее оставил мистер Торнтон. Ничто не могло вывести ее из оцепенения. Она до сих пор слышала его последние слова, видела пристальный, неистовый взгляд его глаз, а бушевавший в них огонь лишал ее сил. Она подошла к окну и распахнула его, чтобы рассеять уныние, которое сгустилось в комнате. Затем она вышла, страстно желая избавиться от воспоминаний о событиях последнего часа в компании других людей или с помощью какого-то дела. Но дом был погружен в послеполуденную тишину — миссис Хейл пыталась восстановить силы в редкие минуты сна, которого была лишена ночью. Маргарет не желала оставаться одна. Что же ей делать? «Пойти и навестить Бесси Хиггинс», — подумала она, вспомнив о просьбе, которую ей передали прошлым вечером. Так она и сделала.

Бесси лежала на скамье, стоявшей близко у огня, хотя день был душный и знойный. Она словно отдыхала после приступа боли. Маргарет поняла, что Бесси нужно больше свежего воздуха, а для этого ей необходимо сесть. Не говоря ни слова, она приподняла девушку и так подложила ей под спину подушки, что Бесси почувствовала небольшое облегчение.

— Я думала, что больше не увижу вас, — сказала несчастная, тоскливо глядя на Маргарет.

— Боюсь, тебе стало намного хуже. Но я не могла прийти вчера, моя мама очень больна… И по другим причинам, — ответила Маргарет, краснея.

— Вы могли подумать, что я уже умерла, раз Мэри пришла к вам. Но эти споры и громкие голоса просто доконали меня, и я подумала, когда отец ушел, что, если бы я услышала ваш голос, читающий мне о покое и надежде, я бы успокоилась, ощущая поддержку Бога, как ребенок, которого мать укладывает спать, напевая ему колыбельную.

— Я прочитаю тебе главу?

— Да, пожалуйста! Может, поначалу я и не пойму смысла, он покажется недостижимым, но когда вы дойдете до слов, которые мне нравятся… до слов утешения… я их услышу, они лягут мне в душу.

Маргарет начала читать. Но Бесси беспокойно металась. То она, прилагая усилие, слушала чтение Маргарет, то ее охватывало сильное беспокойство. Наконец она воскликнула:

— Не читайте дальше! Это бесполезно. Мыслями я далека от Бога, я не могу не думать со злостью о том, что ничего уже нельзя изменить… Вы наверняка слышали о бунте на Мальборо? На фабрике Торнтона?

— Твоего отца там не было, верно? — спросила Маргарет, покраснев.

— Не было. Он бы отдал свою правую руку, чтобы этого не произошло. Это его доконало. Бесполезно говорить ему, что дураки всегда поступают безрассудно. Никто из них не подавлен так сильно, как он.

— Но почему? — спросила Маргарет. — Я не понимаю.

— Вы знаете, что он член комитета в этой злополучной забастовке. Союз назначил его, потому что — я скажу, хотя мне и не следует этого говорить, — потому что его считают серьезным человеком и справедливым до мозга костей. Он и другие члены комитета составили свой план. Они собирались держаться вместе до конца. Что решило большинство, с тем должны были согласиться остальные, нравилось им это или нет. Это было последним средством. Народ поддержал бы их, если бы увидел, как они стараются молча переносить все страдания. Потому что стоит только появиться слухам о драке или потасовке, даже со штрейкбрехерами, — и забастовке конец, как это случалось уже много раз. Они пытались уговорить людей держаться подальше от штрейкбрехеров. Что бы ни произошло, комитет приказал всем членам союза лечь и умереть, если будет нужно, но не прибегать к насилию. Они были уверены, что народ пойдет за ними. И, кроме того, комитет знал, что прав, требуя от людей послушания, не желая смешивать справедливость и насилие, раз народ сам не может отделить одно от другого. Как и я уже больше не могу отделить вкус лекарства от вкуса желе, которое вы дали мне, чтобы я смешивала их. Каким бы вкусным ни было желе, вкус лекарства я все равно ощущаю. Ну, я много уже вам рассказала и очень устала. Вы просто подумайте сами, каково теперь отцу, когда все сорвалось из-за такого дурака, как Баучер. Он нарушил приказы комитета и сорвал забастовку, он такой же предатель, как Иуда. Но отец поквитался с ним прошлой ночью. Он предупредил его, что пойдет в полицию и скажет, где можно найти зачинщика бунта. Он передаст его прямо в руки фабрикантов, чтобы те сделали с ним все, что угодно. Он покажет всем, что настоящие лидеры забастовки не такие, как Баучер, а уравновешенные, серьезные люди — хорошие рабочие и примерные граждане, которые дружат с законом и судом и поддерживают порядок. Они лишь хотят получать справедливое жалованье. Они не выйдут на работу, даже если будут умирать с голоду, пока не получат то, что им причитается, но не причинят вреда ни собственности, ни жизни. Потому что, — Бесси понизила голос, — говорят, что Баучер бросил камень в сестру Торнтона и едва не убил ее.

— Это неправда, — сказала Маргарет, — это не Баучер бросил камень. — Она сначала покраснела, а потом побледнела.

— Так вы там были? — спросила Бесси слабым голосом, она говорила с остановками, как будто речь давалась ей с трудом.

— Да. Не волнуйся. Продолжай. Только это не Баучер бросил камень. Но что он ответил твоему отцу?

— Он не мог сказать ни слова. Он так дрожал от утомления, что я не могла даже смотреть на него. Я слышала, как он тяжело дышит, и в какой-то момент даже подумала, что он рыдает. Но когда отец сказал, что сдаст его полиции, он закричал, ударил отца кулаком в лицо и вылетел как молния. Отец сначала был оглушен, поскольку не ожидал, что Баучер — такой слабый в выражении чувств — может его ударить. Отец немного посидел, приложив руку к глазам, а потом направился к двери. Я не знаю, откуда у меня взялись силы, но я вскочила со скамьи и вцепилась в него. «Отец! Отец! — закричала я. — Ты никогда не донесешь на этого беднягу, обезумевшего от голода. Я не отпущу тебя, пока ты мне не скажешь, что не будешь этого делать». — «Не будь дурочкой, — ответил он, — слова действуют на некоторых сильнее, чем поступки. Я и не думал доносить полиции на него, хотя, клянусь, он этого заслуживает. Я не собираюсь делать ничего подобного, если кто-то, кроме меня, уже не сделал эту грязную работу и не сдал его. Но сейчас он ударил меня, я мог бы ответить, чтобы научить других не ссориться со мной. Но если когда-нибудь он перестанет голодать и будет в силах, мы с ним сочтемся, и я посмотрю, как он справится». Отец отстранил меня, потому что я была очень слаба. В его землистого цвета лице не было ни кровинки, больно смотреть. До того как пришла Мэри, я не знала, спала ли я, бодрствовала или лежала без сознания, я попросила ее привести вас ко мне. А теперь не разговаривайте со мной, а просто прочтите главу. Я выговорилась, и мне стало легче. Но я хочу немного подумать о том мире, что так далек от всех этих неприятностей и тревог. Прочтите мне… не проповедь, а главу из Откровения. В нем есть описания, которые я смогу представить, закрыв глаза. Прочтите о Новых Небесах и Новой Земле, и, может быть, я забуду обо всем этом.