Полуночный лихач - Елена Арсеньева

– И в чем же моя сущность? –полюбопытствовал Дебрский, у которого мгновенно исправилось настроение.

– Говоря по-старинному, вы долгозапрягаете, но быстро погоняете, – усмехнулся Алик, разглядывая его лицо,но теперь этот пристальный взгляд уже не казался оскорбительным. – А прощесказать – вы долго принимаете решение, но уж потом вас не остановить. Этовыражается буквально во всем, в этой манере откашляться перед тем, как сказать,в том, как вы поглядываете исподлобья, прикусываете губу – и вдруг делаетерезкое движение вперед, словно бросаетесь куда-то. Как медведь на раззяву! Нет,вам бессмысленно стараться изменить внешность. Даже если на вас намазать пудыгрима, обрить наголо и приклеить четыре бороды, вы все равно останетесь собой.Если хотите сделаться неузнаваемым, сперва измените свою манеру поведения!

Это он договаривал уже в лифте, по-прежнемупристально озирая Дебрского. Но неприятное чувство у того исчезло. Более того –образная речь Алика немало забавляла и даже доставляла удовольствие. Главное,конечно, что его наконец признали!

Это было совершенно новое, блаженное чувство –определенность. Такое ощущение, будто он долго-долго что-то искал – и вотнаконец нашел.

Конечно, нашел! Всего-навсего себя самого! Итем, кто сочтет его радость несколько преувеличенной, Дебрский мог быпосоветовать как следует стукнуться головой, желательно сунувшись еще и вогонь, а потом посмотреть, что из этого выйдет.

Значит, нет никакого заговора! Инна, иСибирцев, и даже Красноштанов мгновенно стали казаться милейшими и добрейшимилюдьми. Собственные имя и фамилия сделались чрезвычайно звучными и дажекрасивыми своей необычностью. Квартира, в которую они с Аликом как раз в этуминуту вошли, поразила своим уютом. И даже промелькнувшая где-то на обочинесознания мысль, что Антону Дебрскому (то есть ему лично) предстоят похороныжены, не смогла омрачить его чудесного настроения.

– Забавно… – пробормотал Алик,озираясь.

– Что именно? – счастливо улыбнулсяДебрский.

– Квартира ваша. Я ожидал увидеть нечтосовсем другое, совсем. Она вообще не в стиле вашей жены. Обыкновенноеобывательское жилье – ради бога, не обижайтесь, я в смысле такого стандартногодомашнего уюта. Мне почему-то казалось, тут будет везде хром, никель,евроремонт и шкуры снежных барсов на полу. – Он хохотнул, поглядев нажелто-коричневый скромный палас. – Теперь понятно, почему ваша супруга низа что не хотела сниматься дома. Она, видимо, подсознательно ощущала, чтоизыски не стыкуются с этой обстановкой. Да, та квартира, где мы работали,смотрелась куда эффектнее!

Дебрский вспомнил лицо своей жены – то, чтовидел в альбомах. Эта замкнутая, явно смущенная вниманием к себе женщина – ишкуры снежных барсов? Надо полагать, хиленькая шубенка из норковых охвостьев,которую Антон заметил, когда из любопытства заглянул в шкаф, была для неепределом экзотики. Однако что-то этот фотограф разговорился не по делу!

В этот момент Алик, словно спохватившись,обернулся к напряженно умолкнувшему Дебрскому и хлопнул себя по лбу:

– Ох, гром меня убей! Язык мой – врагмой. Просто дурацкая привычка мыслить вслух. Можно написать интереснейшуюстатеечку на тему соответствия или несоответствия жилища хозяину, совпадениясреды обитания – и его внутренней сущности. Я это когда-нибудь сделаю. Носейчас давайте обменяемся ценностями, что ли?

Дебрский молча протянул руку, но Алик неспешил открывать сумку, висящую через плечо:

– Извините. Сначала я бы предпочелполучить деньги. Если помните, мы договаривались именно так: утром деньги –вечером стулья. Вы заказывали шесть снимков – вот и заплатите мне девяностодолларов с учетом такового же аванса. Мы договаривались, – с нажимомповторил он, – что заказ оплачивается в любом случае. А то была у меняистория, когда клиентом за те три дня, что я печатал фотографии, вдруг овладелипуританские настроения. Он даже с женой развелся, когда посмотрел со стороны насвои любовные семейные игры! Но это ладно, это его личные проблемы, но мне-тоон при этом не заплатил ни цента! Поэтому я теперь работаю с частичнойпредоплатой – и не отдаю заказа прежде, чем получу остальное!

Господи, какой болтун… У Дебрского в вискахзаломило от картавой скороговорки Алика. А хуже всего, что он, сразу вспомнив,что такое доллары, не мог сообразить, как они соотносятся с рублями. Потому чтоне было у него никаких долларов!

– Я же вам говорил, что попал ваварию, – сказал он как мог спокойно. – И все, что было при мне,сгорело. Могу расплатиться только в рублях, если подскажете, какой теперь курс.

Смуглое лицо Алика разочарованно вытянулось.

– Ну, ребята… – протянулубито. – Мы ведь железно договаривались насчет оплаты в у.е.! Хотя ладно,что с больными спорить. Давайте две тысячи триста сорок – и чао.

– Две тысячи триста сорок – чего? –недоверчиво уточнил Дебрский. – Рублей, что ли?

– Можно и долларов, – усмехнулсяАлик. – Только ведь вы говорите, что они все огнем сгорели.

Антон даже зажмурился. Две тысячи триста сорокрублей за шесть фотографий?! Нет, это только половина суммы – значит, за три. Авсего, получается, должно быть уплачено четыре тысячи шестьсот восемьдесят,что, очевидно, соответствовало ста восьмидесяти долларам.

Он был так ошеломлен громадностью суммы, чтодаже не испытал удовольствия от скорости, с какой в его голове прокручивалисьцифры, умножаясь, делясь и складываясь.

Ни хре-на из дома пишут! Вот это курс! Вот этоподдержка заокеанских империалистов, называется! Да и Алик очень не хилооценивает свой труд. Что ж там за фотографии такие, на бумаге с золотымобрезом, что ли?! Или вообще на золоченых пластинах отпечатанные?!

Но хуже всего другое. Если из своих трех тысячон отдаст две триста сорок, то у него в кармане останется шестьсот шестьдесятрублей. Опять-таки не помня цен, он нюхом чуял, что деньги это не простонесерьезные, но даже и никакие. А ведь впереди похороны и все такое! Нет, Аликявно переоценил клиента. Вот сейчас Дебрский откроет перед ним дверь – и пустьвалится вместе со своими семейными портретами с золотым обрезом!

Он уже привычно кашлянул, чтобы сказать Аликуименно это, только более доходчивыми словами, однако поймал грубость на кончикеязыка. Почудилось, словно откуда-то высунулась змеиная головка и ужалила всамое сердце. Это было любопытство, и оно просто-таки вцепилось в Дебрскогосвоими острыми зубками, грызя его и словно бы шипя при этом: «Тебе нужны этифотографии! Нужны! Забери их! Они помогут тебе вспомнить то, что ты забыл!»

Он пожал плечами и сказал:

– Ну ладно. Давайте.