Ловец мелкого жемчуга - Анна Берсенева

И вот теперь он сделал что-то невозможное, идущее против всего его естества, и ему казалось, что жизнь его должна немедленно прекратиться, и он даже чувствовал что-то похожее на удивление: почему же она не прекратилась сразу, в ту же секунду, когда он коснулся ладонью раскаленной Нинкиной щеки?

Посреди пустыря были свалены бетонные глыбы с торчащими кусками арматуры. Георгий сел на одну из этих глыб, приложил руку к холодному и мокрому – дождь шел, что ли? – железу. Это не помогло: ладонь горела по-прежнему, словно обожженная.

Ему не стало легче, но прикосновение к холодному металлу оказало другое, совсем неожиданное воздействие.

«А она-то?.. – сам весь похолодев, вдруг подумал Георгий. – Что же она делает сейчас?»

Он жил с Ниной полгода и ни разу за все это время не задумался о том, что она делает в одиночестве – когда его нет дома совсем, или когда он спит, или читает, или занимается еще чем-нибудь без нее. Наверное, он чувствовал, что Нина просто пережидает это время, причем пережидает так, как будто впадает в летаргию. Ей даже в голову не приходило чем-нибудь занять эти часы и минуты, чтобы они хоть прошли быстрее, что ли.

Конечно, это было именно так: возвращаясь домой, Георгий видел, что Нина не убирала, не стирала, не готовила – только ждала его. Вполне возможно, она все это время сидела посреди комнаты, курила и смотрела на дверь. Даже мелкую, для него совсем неважную домашнюю работу, которую он легко делал сам, – даже эту работу она могла делать, только когда он был рядом. Тогда она и готовила что-то не вполне съедобное, и стирала, складывая вместе белые и цветные вещи и превращая их в линялую пятнистую массу, и даже убирала, поднимая веником пыль.

Но что она делала теперь, после того, что случилось?

Едва появившись, эта мысль мгновенно сделалась такой острой и всеобъемлющей, что ни для чего другого места уже не осталось – ни в голове, ни в душе. Георгий вскочил с холодного бетона и, все убыстряя шаг, на ходу соображая, куда он забрел и как теперь вернуться обратно, пошел к своему дому.

«Ключ! – всю дорогу лихорадочно вертелось у него в голове. – Ключ, кажется, забыл! Как дверь открою?»

И тут же ему становилось еще страшнее от того, что он сразу подумал именно об этом. Ведь ключ мог и не понадобиться, Нина вполне могла открыть ему дверь, почему же он подумал о другом, и почему с такой уверенностью?..

Дверь в квартиру была приоткрыта, и в этом был такой могильный ужас, что у Георгия руки задрожали, когда он распахнул дверь пошире, чтобы войти. Он сразу почувствовал, как тянет по полу сквозняком, и влетел в комнату с одной только мыслью в голове – если это дрожание и биение вообще можно было назвать мыслью: «Так и есть… Так и есть!..»

Нина стояла у открытого окна, взявшись рукой за раму, с которой клочьями свисала отклеившаяся бумага. Услышав его шаги, она обернулась так резко, что ударилась плечом и локтем об открытую оконную створку. Стекло жалобно звякнуло и пошло трещинами, большой остроугольный кусок упал на пол, чуть не воткнувшись Нине в ногу. Георгий шагнул к ней и отодвинул ее от падающего стекла.

Все это произошло так быстро, что вот именно уместилось в секунды, за которые бьется и падает на пол стекло… Еще быстрее, чем оно упало, Георгий прижал Нину к себе. Он стоял не дыша, чувствуя, что еще мгновение – и заплачет то ли от стыда, то ли от облегчения: все-таки пришел на минуту раньше, все-таки успел… Нина тоже замерла совсем, Георгий не чувствовал даже того горячего пятна от ее дыхания на своей груди, которое чувствовал всегда, когда обнимал ее.

Он первый нарушил молчание.

– Нин… – шепнул он прямо в ее склоненную голову, в спутанные темные волосы. – Нина, я… Прости ты меня, а?

Она вздрогнула и, не поднимая глаз, еще крепче прижалась к нему.

– Сам не знаю, что со мной случилось – сердце зашлось. Я и не думал, чтобы так… Что могу – так…

Он понимал, что говорит какие-то глупости. Глупее было бы, наверное, только спросить, что он может сделать, чтобы ее развеселить, или пообещать красивый подарочек. Во всем был стыд, неизбывный стыд, и никуда от этого стыда было теперь не деться.

Вдруг Нина быстро вскинула руки ему на плечи и проговорила – торопливо, сбивчиво, словно задыхаясь:

– Не говори, не говори!.. Я думала, никогда уже… Я бы не жила… Да хоть бы и убил!.. Что хочешь делай, только…

Наверное, она хотела его успокоить, но эти ее слова только увеличивали стыд. Георгий чувствовал, что совесть его становится такой же раскаленной, как ладонь, и болит так же – просто физически болит.

– Перестань, Нина, не надо, перестань! – попросил он. – Ну что ты говоришь, сама подумай?

– А что такого? – Она наконец подняла на него глаза, блестящие, как у больной в горячке. – Я же знала, что так будет, я думала, что еще хуже будет, но все равно я не могла! Я бы ее и по-настоящему – так же, а не только что портрет… И зачем он сказал, что ты с ней еще встретишься?

– Он пошутил. – Георгий провел рукой по Нинкиной голове, как будто успокаивая ребенка. – Не собираюсь я с ней встречаться, с чего ты взяла?

– Я без тебя умру, – шмыгнув носом, сказала она.

В ее голосе не было ни угрозы, ни тем более кокетства, только глубокая убежденность в том, что иначе и быть не может.

– Еще чего! – улыбнулся Георгий. – Нашла о чем думать. Дай-ка я свет включу – посмотрю на тебя…

Он и без света видел на Нинкиной бледной щеке красное пятно – след от своей ладони. Видеть его было мучительно, а не видеть – невозможно. Наклонившись, он осторожно поцеловал это невыносимое пятно.

– Чтоб не болело? – улыбнулась Нина. – Помнишь, спину целовал – от пружин? Я тогда подумала: да за такое и кожу всю сама с себя сдерешь – не заметишь… А сегодня с той ночи год, знаешь?

– Да? – Он включил свет, стараясь не смотреть на пол, на обрывки Марфиного портрета. – Да, кажется, год. Быстро пролетел.

– Я уберу, уберу, – торопливо проговорила Нинка. – У мамаши реставратор есть знакомый, можно ему отдать. Только чтобы потом продать, совсем продать!

– Ночь уже, Нин, давай спать ляжем, – сказал Георгий. – Завтра работа опять, кончилась лафа. Если это лафа была… Замок только прикручу – с болтами же вырвал, дверь не закрывается.

Он не спал еще долго после того, как починил дверной замок и, встряхнув постель от попавших на нее осколков, растянулся на скрипучем матрасе. Нинка тоже не спала, но лежала тихо, даже не пытаясь растеребить его, как всегда это делала, прикасаясь своими нервными, возбуждающими пальцами к самым чувствительным точкам его тела, которые она находила безошибочно.

Если бы она не сказала, что ровно год прошел с их первой встречи, Георгий, конечно, об этом и не вспомнил бы. А теперь он невольно думал только об этом. То есть даже не о самой встрече с Ниной, а обо всей той ночи, которую помнил до пронзительности ясно. Как летел по улице, задыхаясь от полного, чуть не до слез, счастья, как не касался ногами земли и еле сдерживался, чтобы во весь голос не прокричать счастливые в своей бессмысленности слова: «Я все могу! Я добьюсь всего, чего хочу! Она моя – и эта жизнь, и этот город, и все-все-все!»