Похищение Эдгардо Мортары - Дэвид Керцер

«Это сочинение Делакутюра, — докладывал нунций, — так же ошибочно, ущербно и безосновательно, как и его письма […] Но, — предупреждал он, — оно может произвести еще большее впечатление, нежели те письма, на людей малообразованных, на тех, кто нетверд в религиозных материях». Дальше затрагивался вопрос церковной дисциплины, потому что аббату уже запрещали впредь публиковать какие-либо соображения в связи с делом Мортары. «Выпустив эту брошюру, Делакутюр не только пренебрег особыми указаниями и предупреждениями, полученными от курии своего архиепископства […], но и проявил непочтение и явно нарушил распоряжение, сохраняющее силу […], — распоряжение, предписывавшее соблюдать законы церкви, согласно которым ни один представитель духовенства не может публиковать сочинение на религиозные темы, не предоставив его предварительно архиепископу для цензуры».

В завершение этого письма кардиналу Антонелли нунций выразил сомнение в том, что местные церковные власти «отважатся применить к нему суровые меры воздействия». По мнению нунция, парижские церковные власти отличались чрезмерной снисходительностью[201].

Если архиепископ Парижский не горел желанием налагать какие-либо санкции на мятежного аббата, то его вполне можно было простить за это. Почти двумя годами ранее его предшественник, монсеньор Сибур, подверг дисциплинарному взысканию священника, который в своих проповедях выступал против церковного учения (этот ренегат оспаривал доктрину непорочного зачатия Девы Марии). А 3 января 1857 года отец Верже, свято веривший в то, что Бог на его стороне, внезапно приблизился к архиепископу, когда тот проводил церемонию в парижской церкви, и всадил ему в сердце кинжал. Через несколько минут монсеньор Сибур скончался. Когда священника-убийцу допрашивали, тот объяснил, что выразил таким образом свое несогласие с решением архиепископа заткнуть ему рот, хотя, добавил преступник, в его действиях не было мотивов «личной вражды»[202].

В конце декабря пришел ответ от государственного секретаря. Поблагодарив нунция за присланный экземпляр «предосудительной брошюры», он призвал его к действиям. Антонелли, разделявший опасения Саккони, что парижские церковные иерархи окажутся склонны ко всепрощению, попросил его осторожно подтолкнуть местную курию в верном направлении. «Заставьте их осознать неподобающие и возмутительные последствия, какие обычно влекут за собой подобные проступки, если оставлять их безнаказанными»[203].

Едва ли кардинал Антонелли остался доволен тем ответом, который получил в следующем месяце. Должно быть, писал ему Саккони, вы уже с изумлением читали «письмо аббата Делакутюра от четвертого числа сего месяца к Union, перепечатанное седьмого числа в Presse и в других газетах». В своем письме аббат заявлял, «что указания, какие он получил от церковных властей касательно его публикаций о деле Мортары, не затрагивали существо дела, а касались исключительно вопроса, являются ли его публикации своевременными… Поощренный многозначительным, — и тут архиепископ Саккони подчеркнул слово „многозначительным“, — молчанием церковных властей, он даже осмелился прислать в Presse новое дерзостное письмо, датированное двенадцатым числом, которое было обнародовано семнадцатого числа»[204]. По-видимому, в конце концов церковным властям все-таки удалось усмирить мятежного священника, но лишь после того, как он успел нанести порядочный урон.

Однако, к счастью для государственного секретаря, голос аббата оставался гласом вопиющего в пустыне. В Италии у Делакутюра не нашлось среди клириков ни одного единомышленника.

Момоло Мортара и его окружение — как евреи, так и знакомые неевреи, от семейного врача Паскуале Сарагони до его приятеля, бывшего судьи Карло Маджи, — все в той или иной степени были порождены Просвещением. Влияние французов, которые оккупировали Эмилию и Романью почти на два десятилетия, оказалось очень стойким. Почти все люди круга Момоло и Марианны верили в силу разума, неизбежность прогресса и равенство всех граждан. А вот представления о том, что надлежащим основанием для власти является не разум и не согласие народа, а традиция, и что мир, как Божье творение, не должен меняться до Второго пришествия, и что неравенство людей предопределено самим Богом, — все эти представления были характерны для старого, архаичного мировоззрения, по сути являясь пережитками Средневековья.

В течение первых месяцев вынужденной разлуки с сыном, пока страницы европейской прессы пестрели гневными обличениями и встречными обвинениями, сам Момоло воздерживался от критических высказываний в адрес церкви, папы или государственного секретаря. Его цель была ясна, ясными оставались и методы ее достижения. Эдгардо освободят, если раздобыть убедительные доказательства того, что церковь совершила ошибку, забрав его сына. С самого начала кардинал Антонелли заверил Момоло, что любые свидетельства, которые тот предоставит, будут внимательно рассмотрены и что церковным деятелям самим важно удостовериться в том, что все совершается по справедливости. Момоло ободряла и сама мысль о том, что государственный секретарь лично принял его и побеседовал с ним весьма вежливо. В прошлом простой лавочник-еврей ни за что не удостоился бы столь любезного обращения.

Руководители римской еврейской общины подкрепляли такую точку зрения. Римское гетто оставалось островком, где господствовали давние традиции. Когда на кого-нибудь из евреев обрушивалась беда в результате действий церкви или представителей папской власти, еврейской общине следовало реагировать надлежащим образом: а именно, составлять официальное прошение об отмене или смягчении решения, а затем подавать его церковным властям. Прошение должно было отвечать определенным требованиям: в нем следовало выказывать почтение и смирение перед лицом грозного могущества церкви; ссылаться на церковное учение и освященные веками писания виднейших церковных авторитетов; рассматривать прецеденты церковных решений, подкреплявшие правомочность просьбы о снисхождении; указывать на те или иные стороны обсуждаемого дела, выставляющие его в наиболее благоприятном свете; провозглашать нерушимую верность евреев папскому правительству и, наконец, взывать к милосердию католической религии и сердечной доброте папы римского.

Именно в таком духе были выдержаны все петиции, составленные от имени Мортары, в том числе и самая важная из них, состоявшая из двух частей — Pro-memoria (Меморандум) и Syllabus (Краткое изложение дела). Это прошение было подано кардиналу Антонелли в начале сентября 1858 года и адресовано папе. За сопроводительным письмом, расточавшим похвалы папе, следовала Pro-memoria с перечислением фактов данного дела — фактов, которые, как надеялись Мортара и его союзники, ясно докажут, что, схватив Эдгардо, церковь допустила ошибку. В семистраничном разделе, написанном на латыни, приводились цитаты из трудов различных церковных авторитетов, служившие доводами в пользу освобождения мальчика. Затем Pro-memoria вновь переходила на итальянский язык, и в ней припоминались различные сходные случаи, когда церковь давала положительное решение, позволяя крещеным детям оставаться с родителями-иудеями. Прилагались три документа: свидетельство о рождении Эдгардо, составленное Паскуале Сарагони медицинское заключение, удостоверявшее, что болезнь Эдгардо не угрожала его жизни, и текст благоприятного решения, вынесенного церковью в 1639 году в случае насильственного крещения.