Киевская Русь. Волк - Оксана Крюкова

– Я бы тоже сама себя не признала, Мстислав, кто бы мне зеркало подал. Вот и не смотрюсь в него вовсе.

– Ты скажи мне, зачем же Русь на болгар променяла? Ведь наша же ты. Только не думай, что я тебя осуждаю. Просто знать хочу.

Святослава взглянула на десятника. Думала отругать за дерзость, да сдержалась. Мстислав был ей когда-то другом далеко ушедшей молодости.

– Я не выбирала судьбу, Мстислав. Когда с позором своим одна осталась, жизнь меня сама к болгарам вывела, где я и родила сынишку. Вот у них и осталась. Не на Русь же мне было возвращаться, где меня, чай, давно позабыли. И что бы я батюшке сказала тогда, что вернулась с ребенком нагулянным?

– Так не нагулянный же он. Отец-то известен!

– Он меня от себя прогнал да унизил. И не рад был бы, если б даже с ребенком воротилась.

– А вот тут ты не права, Святослава. Каждый бы сыну обрадовался. Ярослав о нем все два года мечтал! Да женка ему не смогла сынишку родить.

– Так он женат? – удивилась девица неподдельно. – Это что получается, что он моего сына забрал, чтобы своей жёнке отдать?

И таким гневом ее сердце зажглось, таким огнем глаза запылали, что Мстислав уже пожалел о сказанном. Сболтнул, не подумав, теперь жди грозы.

***

Так и случилось. Святослава вся, как огонь, в избу к сотнику вбежала. Волк замер от гостьи такой нежданной да разгневанной. Посмотрел на Мстислава грозно. Тот только плечами пожал:

– Князь велел привести к тебе, не взыщи, – и удалился тут же, боясь, что и ему достанется.

Девица же стояла, как кошка дикая, когти выпустив. Думала кинуться уже на сотника да глаза выцарапать, но тут подковылял к ней Никита. Сразу к маме кинулся, как заприметил.

– Мама! – кричал да ручки на бегу протягивал.

Святослава как сына своего увидела, сразу про гнев весь и забыла. Кинулась на колени к нему, прижала к себе крепко-крепко да заплакала.

– Никита, сыночек мой родненький! Никитушка!

Волк стоял на месте, не двигался. Решил не вмешиваться. Но краем глаза за ними присматривал. Вон она как ребенка всего зацеловывает, вон как малец к ней тянется и тоже плачет от встречи с матушкой. Заскребли опять кошки на сердце у сотника: нехорошо он делает. Но мальца своего болгарам не отдаст, решил железно.

Налюбовавшись сыночком своим, Святослава отпустила его из объятий материнских. А тот ее за руку взял да за собой потянул.

– Пойдем, мама, я тебе игрушки свои покажу, что тятя сделал.

И повел малец ее к углу детскому, где игрушки разбросаны были всякие, что из дерева выточены да сплетены из веревок разных. Стал показывать Никита и коня боевого маленького, и меч свой деревянный.

–Тятя сказал, что он мне настоящий подарит, когда вырасту.

Святослава смотрела на сынишку своего да плакала, не переставая. Не хотела того, но слезы сами катились из очей изумрудных.

– Мама, почему ты плачешь? Ты ведь не оставишь нас более? – спросил ребенок невинно, не понимая, какую рану глубокую матери нанес невольно.

Та пуще прежнего заплакала. Ничего не смогла сыну ответить на вопрос простой и коварный. Только лишь посмотрела в его глаза да за щечку нежно потрепала.

– То не от меня зависит Никита, не от меня.

– А от кого? – продолжал спрашивать сын, глаза свои серые распахнув широко. Ему не хотелось, чтоб мама уходила.

– От судьбы моей жестокой, Никита, от судьбы.

Но сын не понял значения этих слов, мал еще был. Только обнял маму, прильнув всем тельцем тепленьким к рукам ее дрожащим. Но Волк все понял, что Святослава сказать хотела. Неужели решится он стать судьбой той злой, что назвала она сыну их совместному?

Красавица, от слез чуть оправившись, во весь рост встала. Никита тут же вцепился в нее сильно, боялся, что уйдет мама. Да она его успокоила, что не уйдет, и сказала, чтобы в игрушки играл. А ей с отцом его поговорить надобно. Никита после уговоров долгих все-таки маму отпустил да стал на коне игрушечном кататься и мечом деревянным махать. Счастлив был, что и папка, и мамка рядом. Святослава только диву давалась, как быстро сынишка отца своего родного признал. Кровь не молоко, водой не разбавишь.

Святослава же к Волку подошла. Успокоилась уже, не стала на него бросаться да глаза выцарапывать, только обида в сердце еще осталась. И заговорила она спокойно да горько:

– Ты забрал его у меня, чтобы женке своей в Киеве отдать на воспитание? Чай, сама сына родить не может, так ты ей моего отдашь?

– Нет, Святослава, – спокойно ответил Волк на упрек девицы. – Не отдам я жене сына на воспитание. Да и не примет она дитя от другой. Она, кроме дочери своей, никого любить не может, даже меня.

– Тогда зачем?

– Сказывал уже о том. Мой сын не будет расти среди болгар.

– А если вы займете Преславец, тогда вернешь его?

Волк задумался. Ему и самому сын нужен был. Уже успел полюбить всем сердцем за три денька. Да и малец признал отца.

– Не знаю, Святослава, – честно ответил сотник. – Люб он мне стал.

– Ты не думал о том, когда унижал меня подле Киева. Девкой недостойной называл, в позоре моем одну оставил. А теперь в сраме том решил сына своего признать, Ярослав? Раз отвернувшись, зачем поворачиваешься?

– Упреки твои верны. Да богам известно, что я плату достойную за ту обиду выплатил. Вот и привели меня к сыну, чай, простили.

– Да только я не простила, Ярослав. Ты об этом позабыл?

– А ты не позабыла, как на мою голову бед накликала? – разозлился Волк. Но тут же взял себя в руки. Не было в словах тех вины девичьей. Он сам ее тогда на гнев побудил.

– Не моя в том вина, Святослава, – уже спокойно продолжил сотник княжеский. – Я тебя еще три месяца по лесам искал да по рекам. И дружинников постоянно на поиски отправлял. Я на тебя тогда лишь разгневался, но гнать и не думал. Ты сама решила уйти из Киева.

– Вот, – горько улыбнулась Святослава, – опять на меня всю вину перекладываешь.

– Нет, не перекладываю. Тоже в том виноват, знаю. Да только в прошлом уже все. А сынишка мне люб стал. Он волчонок мой, сама видишь, как похож.

– Вижу, всегда то видела, как только он родился.

И вздохнула горько Святослава да руками голову сжала сильно-сильно.

– Всегда видела, с самого дня первого, как поняла, что понесла. О, боги мне в свидетели, как я хотела его тогда скинуть! Понести от насильника бесчестного, что унизил меня да в срам втоптал, было худшей мукой. Но что я только ни делала, а он все внутри меня держался. И лишь когда биться его сердечко во мне стало, только тогда поняла, что он и мой сын. Вот и полюбила его всем сердцем. Да за жизнь его боролась, когда он чуть не сорвался от работы тяжелой. Тогда я все нажитое отдала ведунье местной, чтобы ребеночка спасла. Удержался он, а я снова в служанки пошла да прислуживала господам жестоким, лишь бы жил он да народился на свет белый! А как родился Никита, как увидела глаза его серые, так опять ненависть к тебе во мне всплыла да на сыне отразилась. Не могла кормить волчонка этого да к груди прикладывать лицо его, столь мне ненавистное. Но пересилила себя. Заставила. Через боль сердечную кормила да убаюкивала. Вот так и полюбила снова, о тебе постоянно вспоминая и видя в нем тебя, как в отражении.