В одно мгновение - Сьюзан Редферн

Мама безуспешно пытается улыбнуться.

– Нет, я серьезно, мужик, ты вообще понимаешь, какой подвиг совершила миссис Миллер? Мне жаль, что вы потеряли Оза, но она не виновата, что ей пришлось его бросить. У нее был выбор – оставить его и добраться до дороги или сидеть там и сдохнуть вместе со всеми. Но тогда всем нам была бы хана – и вам, и мне, и Хлое, – всем. Если честно, пора вам уже трезво взглянуть на вещи.

Папа изумленно смотрит на него. Вэнс не обращает на него никакого внимания. Он подходит к маме и напряженно, с явным волнением смотрит на нее.

– Как Хлоя? – спрашивает он.

Папа на миг забывает о своей ярости и с таким же волнением смотрит на маму. Тревога за тех, кто выжил, пересиливает его скорбь по умершим.

Мама гладит Вэнса по щеке. У нее в глазах стоят слезы. Она невероятно рада тому, что он жив и сейчас стоит перед ней.

– Приезжайте и сами увидите, – отвечает она. – Через две недели, в воскресенье, на Пасху. Я приготовлю окорок. – Она смотрит на папу. – Мне бы хотелось, чтобы вы оба приехали.

Папа ничего не отвечает, но я отчетливо понимаю, что про себя он недоверчиво хмыкает. Мама хмуро оглядывает его с ног до головы.

– Ужин в шесть. Не опаздывайте. И бороду сбрей, вид у тебя как у горного козла.

Мама отворачивается, и Вэнс провожает ее до двери. Только я вижу, как папа с едва заметной улыбкой почесывает свою заросшую бородой шею.

– А Хлоя будет не против, если я приеду? – напряженно спрашивает Вэнс, и в его голосе звенит надежда.

Мама снова гладит Вэнса по щеке:

– Она не меньше меня будет рада увидеть, что у тебя все в порядке.

И я чувствую, что ее слова вселяют в него веру. Он делает глубокий вдох, расправляет плечи. У меня в горле застревает комок: даже не верится, что я так за него переживаю.

Едва дверь коттеджа захлопывается у мамы за спиной, как папа говорит:

– Мы не поедем.

Вэнс резко поворачивается к нему.

– Мы еще не нашли Оза. Пока не найдем, никуда отсюда не двинемся.

Через час после маминого отъезда папе звонит капитан Бёрнс. Еще через двадцать минут Бёрнс сидит рядом с папой на диване в коттедже и рассказывает, в чем именно он подозревает Боба. Вэнс сидит напротив в кресле-качалке и тоже слушает.

Бёрнс говорит, а у папы сжимаются кулаки, напрягаются мышцы рук, каменеет лицо, темнеют глаза. Он сидит весь подобравшись, словно готовый к прыжку лев. – Джек, позвольте мне самому решить этот вопрос, – говорит Бёрнс, понимая, что папа прямо сейчас готов сорваться с места, ринуться в Лагуна-Бич и разорвать Боба в клочья.

Папа дергает подбородком.

– Просто подумайте, – продолжает Бёрнс. – Если вы натворите глупостей, оскорбите его или, хуже того, нападете, шансы на обвинительный приговор уменьшатся, а вам самому тоже придется предстать перед судом.

Папа весь красный. Его лицо так пылает, что мне кажется, он сейчас просто взорвется. И все же ему удается кивнуть. Хотя сейчас ему больше всего на свете хотелось бы растерзать Боба, он понимает, что Бёрнс прав. А еще он понимает, что обвинение в таком тяжком преступлении, как причинение смерти по неосторожности, просто уничтожит Боба – в отличие от побоев.

Разговор Бёрнса с Карен в больнице ничего не прояснил, а скорее только сильнее все запутал. Карен, как и Натали, помнит все события урывками, словно в тумане. В связи с Озом она вспомнила только, что он сначала был в фургоне, а потом его уже не было. Да, возможно, он ее ударил, но она не уверена. Она помнит, что ей было холодно и страшно. Она не помнит, что боялась Оза, но, возможно, она действительно его боялась. Она сказала Бёрнсу, что старается не думать о происшедшем, а когда думает, у нее болит живот. Она постоянно спрашивала, скоро ли Бёрнс закончит ее расспрашивать.

Вэнс неподвижно сидит в кресле и, широко распахнув глаза, слушает рассказ Бёрнса о происшедшем, составленный со слов Мо и Карен. Бёрнс ничего не приукрашивает и не комментирует, лишь четко, бесстрастно излагает факты, и от этого вся история звучит еще страшнее. Оз хотел напоить собаку, после чего Боб вывел его на мороз и убедил отправиться на поиски матери. Перед тем как отослать Оза на верную смерть, он нечестным путем выменял у него перчатки и дал ему за них две пачки крекеров.

– Вы что-то из этого помните? – спрашивает Бёрнс у папы, закончив свой рассказ.

Папа мотает головой:

– Я помню, что попросил Оза позаботиться о Бинго. Оз хорошо себя вел, если у него была цель. Он очень серьезно относился к выполнению заданий. – Насколько серьезно?

– О чем это вы?

– Оз был опасен?

– Ему было тринадцать, – говорит папа.

– Но он ведь был крупным для своего возраста?

– Боб – сорокапятилетний мужик. Оз не был настолько крупным.

– Боб был ранен, он сильно вывихнул лодыжку.

Папа резко вскакивает во весь рост:

– У меня нога сломана – и что, думаете, я не смог бы совладать с тринадцатилетним ребенком?

Бёрнс не двигается с места.

– Сядьте, Джек. Я не оправдываю Боба, просто пытаюсь понять.

Папа сжимает кулаки:

– Боб отобрал у Оза перчатки и отправил его на смерть. Что тут еще понимать? Моему сыну было тринадцать лет. Тринадцать!

Бёрнс кивает и повторяет свой вопрос:

– Он был опасен?

Папа мотает головой и падает обратно на диван:

– Оз просто защищал Бинго, как я его и попросил. Все, что нужно было сделать Бобу, – отвлечь его. – Потому что иначе…

Вэнс открывает рот впервые с начала разговора:

– Потому что иначе Оз бы расстроился. Оз был не похож на других детей. Он был крупным и очень сильным и если злился, то его сложно было унять. – Вэнс сжимает лежащие на коленях руки в кулаки, мотает головой, словно пытаясь вытряхнуть из нее все содержимое. – А то, что произошло… с Бобом… он ведь не сидел там, как вы сейчас, и не строил планы, не говорил себе: надо просто отвлечь Оза, и все будет в порядке. Мороз жуткий, ты с ума сходишь и думаешь: «Блин, я умру, мы все умрем, мы оба умрем. Я не могу нас спасти. Не могу спасти и ее, и себя. Могу только надеяться, что спасусь сам». А потом, в следующую минуту, ты уже одумался и оборачиваешься назад, но твое решение уже замело снегом, и ты ничего не можешь изменить…

Вэнс замолкает, глотает воздух широко раскрытым ртом. У него дрожат плечи. Он обводит комнату глазами и смотрит на сидящих напротив него папу и Бёрнса.

– Спорим, Боб сейчас все бы отдал, лишь бы поступить иначе, но иногда ты просто принимаешь гребаное неверное решение.

Котята подросли и научились пить самостоятельно, так что сегодня Финн прощается с Брутом и сестрами, которых Хлоя метко окрестила Линдси и Бритни – за то, что они вечно попадают в неприятности. Обе кошечки уже истратили не меньше трех из девяти своих жизней.