Философия: Кому она нужна? - Айн Рэнд

Председатель Бергер не очень убедительно аргументирует решение по делу Миллера: «Это не реалистично и не конституционно – толковать Первую поправку как требование, чтобы жители штата Мэн или Миссисипи соглашались с публичным изображением поведения, принятого в Лас-Вегасе или Нью-Йорке». Я толкую Первую поправку не как требование, чтобы никто и нигде не соглашался с изображением того, что он не хочет читать и смотреть, а как запрет на ограничения прав и свобод тех, кто хочет подобное читать и смотреть.

Вводя еще один аргумент против национального стандарта того, что считать непристойным, решение суда утверждает: «Вкусы и взгляды жителей разных штатов различаются, и это многообразие не должно быть задушено абсолютизмом навязанной однородности». А как насчет абсолютизма навязанной однородности внутри штата? Как насчет нонконформистов в этом штате? А что насчет коммуникации между жителями разных штатов? Что насчет свободы на национальном рынке идей? Ответов нет.

Следующий аргумент, данный под сноской, недостоин серьезного рассмотрения: «Лишь тот факт, что присяжные могут прийти к разным решениям по одним и тем же материалам, не значит, что конституционные права нарушаются. Как это было в деле “Рот против США”. …“Распространена ситуация, когда в криминальных делах присяжные приходят к разным решениям. Это одно из последствий, которое мы принимаем при системе судов присяжных…”». При рассмотрении криминального дела долг присяжных состоит лишь в определении, совершил ли обвиняемый преступление, ясно определенное соответствующим законодательным актом. С введением новой нормы о «непристойности» от присяжных ожидается, что они определят не только виновность или невиновность обвиняемого, но и в чем заключается его преступление.

Поэтому заявление Верховного суда при Никсоне о распространении цензуры через ее выборочное распределение по всей стране настолько же иллюзорно, насколько и заявление самого президента Никсона о возвращении власти штатам через распределение прибыли. Пока общественность едет на скрипящем поезде местной цензуры с опозданиями, авариями и хаосом на каждой станции, поезд-экспресс на полной скорости движется к этатизму по свободному пути.

Четверо судей, которые вынесли противоположное решение по делу Миллера, считаются консерваторами; пятый, судья Уайт, – промежуточный вариант. С другой стороны, судья Дуглас – самый либеральный, или самый левонаправленный, из судей. Но при этом его несогласие по делу Миллера – вопль протеста и возмущения. Он не согласен с утверждением, что Первая поправка допускает какие-то исключения в случае «непристойности». «Я не думаю, что это допустимо, и буду настаивать на своих взглядах по этому вопросу». Он говорит: «Непристойность, которой мы даже с точностью не можем дать определение, – это сборная солянка. Отправлять людей в тюрьму за нарушение стандартов, сути которых они не могут понять, интерпретировать и применять, – это ужаснейшая несправедливость, которая может быть совершена в государстве, верном справедливому суду и надлежащей правовой процедуре».

А как насчет антимонопольных законов, которые являются такой же ужаснейшей вещью? Судья Дуглас не упоминает их, хотя антимонопольные законы – это трусость, пожинать плоды которой приходится обеим сторонам.

Однако о цензуре судья Дуглас выражается довольно ясно: «Положение о том, что Первая поправка разрешает наказывать за идеи, “оскорбительные” для конкретного судьи или присяжного заседателя, поразительна. Ничего похожего никогда не было. Наделять цензора властью, как мы делаем это сегодня, – значит создавать брешь в традициях свободного общества. Первая поправка не возникла как механизм для успокоения людей. Ее главной функцией было сохранять возможность прений как для “оскорбителей”, так и для “степенных” людей. На протяжении всей человеческой истории индивиды подавлялись, а власть государства превозносилась. Применение стандарта “непристойности” наделяет государство властью, уничтожающей основы Первой поправки. Из намеков в заключении Верховного суда следует, что материалы перед нами могут быть просто чушью. Но ей же может быть и то, что сказано в политических кампаниях, ежедневной прессе, на телевидении или по радио. По причине существования Первой поправки, и только по этой причине, выступающие и издатели не подвергались угрозам и никому не подчинялись из-за того, что их мысли и идеи могут быть для кого-то “оскорбительными”».

К этому заявлению я могу добавить только: «Аминь».

Заметьте, что такие проблемы, как противостояние личности и государства, не упоминаются в решении Верховного суда, за которое проголосовало большинство судей. Именно Дуглас, фанатичный либерал, защищает индивидуальные права. И именно консерваторы говорят так, будто индивидуальности не существует, как если бы единицей социального интереса являлся коллектив, «общество».

Глубокая приверженность моральному коллективизму не возникает в вакууме и не может не иметь причины: оно требует эпистемологического основания. Решение Верховного суда по делу «Парижский театр для взрослых против Слейтона» выявляет это основание.

Дело включает два кинотеатра в городе Атланта, штат Джорджия, которые запускали в прокат якобы непристойные фильмы, предназначенные только для взрослых. Местный суд постановил, что это не противоречит Конституции, но Верховный суд штата Джорджия изменил решение на том основании, что «жесткая» порнография не защищается Первой поправкой. Следовательно, Верховному суду США предстояло решить, конституционно ли запрещать свободу взрослых. Большинство судей ответили: «Да».

Эпистемологически это решение – провозглашение необъективности: оно поддерживает и открыто защищает самое злостное из социальных явлений – необъективный закон.

Решение, вынесенное председателем Бергером, гласит: «Мы думаем, что в прекращении коммерческой непристойности присутствует законный государственный интерес… Это включает в себя обеспокоенность общества уровнем жизни и общей социальной обстановкой, характером торговли в больших городских центрах и, возможно, общественной безопасностью» (курсив мой). Попробуйте найти хотя бы один вопрос или действие, которое бы находилось за пределами такого «законного» государственного интереса.

Цитируя книгу профессора Бикеля, председатель Бергер продолжает: «Человек может читать непристойную книгу у себя в комнате… Но если он требует права приобретать в магазине подобные книги и картины… тогда дать ему такое право будет означать повлиять на мир вокруг остальных и покуситься на чужую собственность… то, что широко читается, смотрится или слушается, посягает на всех нас, хотим мы этого или нет». Какая человеческая деятельность могла бы быть исключена из такого заявления? И с чем здесь не согласится защитник диктатуры?

Мистер Бергер допускает, что «нет никаких научных данных, неопровержимо демонстрирующих, что просмотр непристойных материалов отрицательно влияет на мужчин, женщин или общество в целом». Но он отрицает это как аргумент против запрета таких материалов. Затем следует лавина утверждений и цитат из ранних решений судов, где провозглашается (в контексте не только порнографии), что научные данные и неопровержимые доказательства не требуются в качестве основы для принятия закона, что государство имеет право вводить новые акты исходя из того, что существует и может существовать.