Золото Монтесумы - Икста Майя Мюррей

Лицо Эрика непрерывно менялось у меня на глазах. Только что оно было веселым и добродушным, когда-то очаровавшим меня, а через миг оно обезображивалось звериным оскалом, как в склепе, когда он понимал, что подтолкнул Блазежа к смерти. Я видела, как и это лицо стало вдруг красным, почти дьявольским, и черты его злобно исказились, как это произошло в долине Чьяна при встрече с Марко.

Опьяненной дурманом, мне казалось, что все эти превращения невероятно важны… но затем до моего сознания дошли и другие образы, более прекрасные и захватывающие. Я видела, как его лицо стало вдруг моим, а потом приобрело лукавые черты Марко Морено с выступающими скулами и вскоре превратилось в лицо Иоланды и далее — моей матери. Я видела его напряженным во время секса с выступающими голубыми венами на горле. Я видела его лежащим в гробу. И я видела, как он рождался на свет.

Я теряла связь с реальностью от этого дурмана, надо мной совершалось какое-то священнодействие. Я заверяла Эрика в своей великой любви, хотя слова мои были довольно бессвязны.

Будто издали до меня донеслось рычание Эрика. Как-то отстраненно я слышала, что задыхаюсь от кашля.

Ноги мои подергивались, мне казалось, что я, испытывая необыкновенный восторг, летаю по подземелью. Но в конце концов я упала в черно-лиловую лужу и тело мое сотрясалось от конвульсий.

Прошло какое-то время.

Кто-то вытащил меня из воды, надо мной склонилось чье-то лицо. Оно было очень знакомым и красивым, его окружало какое-то черное сияние. Нет, это черная шляпа с огромными полями. Неподалеку лежал Эрик, жадно хватая ртом воздух.

Теперь мое имя произнес женский голос. Я узнала его — это был голос моей сестры, Иоланды.

А затем я надолго погрузилась в небытие.

Белая стена, и только мысли, вернее, их обрывки. Смутный образ моей худой и высокой черноглазой сестры, произносимые кем-то имена, видения черных букв, будто вдавленных принтером в бумагу, такую же белую, как стены палаты вокруг меня.

Видения мои в основном состояли из речевых образов. В моем бредовом состоянии я могла лепить слова, как из глины. Я заклинала их, так что составляющие их буквы висели в воздухе, я заставляла их меняться местами, изменять форму, как волшебник сочетает розу с шелковым шарфом и создает из этого сочетания живую порхающую голубку.

Сэм Сото-Релада. Имя этого проходимца всплывало из глубин моего помраченного сознания.

Но вот кто-то заговорил со мной.

Теперь я знаю, почему после клинической смерти люди видят в галлюцинациях белый свет. Потому что это цвет больничных стен и люминесцентных светильников, сияющих над тобой, когда ты лежишь на холодной койке, а твоя душа летит в сияющую белизну, а потом ты снова возвращаешься в свое тело, как ныряльщик падает в океан. Цвет рая — белый, потому что это последний цвет, видимый большинством из нас перед тем, как потерять сознание.

Итак, я провела в больнице уже два дня, и в течение первых суток мне делали внутривенное вливание питательного раствора, пока я размышляла над таинственным превращением слов и строением потустороннего мира.

И все это время рядом со мной находился ангел.

Этот ангел носил большую стетсоновскую ковбойскую шляпу с широкими полями, сдвинутую на затылок. По его плечам вились блестящие черные локоны, а глаза были такими черными, что невозможно было разглядеть зрачков. Эти глаза были полны страха, когда склонялись над моим сотрясающимся от дрожи телом, напичканным дурманом.

Я открыла глаза и увидела его на том же месте. Широкие скулы, большой рот, на шее ожерелье из голубого нефрита, стройное мускулистое тело.

— Бедная моя глупышка! Ведь «яблоко любви» — это одно из названий белладонны, или сонной одури, — сообщил мне ангел невероятно высоким и громким голосом, хотя все тело его сотрясалось от рыданий.

— Тогда понятно, — прошептала я. — Белладонна! Прекрасная дама. Он называл меня так.

— Ты совершенно безрассудна! Только подумать — исчезла из поля моего зрения всего на неделю и чуть не умерла!

— Иоланда, где Эрик?

— Мне пришлось снять вам квартиру и лечить его там касторкой и морфином, доставаемыми здесь, в больнице. Да, надо сказать, это было настоящим приключением! Но он вышел из этого вашего идиотского эксперимента в гораздо лучшем состоянии, чем ты. И теперь, когда ты стала такой знаменитой, я не позволю докторам видеть вас вместе…

— Да, верно. Полиция…

— Не волнуйся, ты похожа скорее на дохлую собаку, чем на портрет, демонстрируемый по телевидению. А здешнему персоналу я сказала, что ты придурковатая перуанка по имени Мария Хуарес, что у тебя нет никаких документов и что ты случайно обкурилась этими цветами. Они мне поверили. Во всяком случае, пока. Но я бы рекомендовала тебе постараться выбраться отсюда как можно скорее, пока тебя опять не поместили в Гуско как невменяемую…

Она продолжала выговаривать мне за поразительное легкомыслие, возмущенно хлопая себя по коленке и всхлипывая.

Я снова закрыла глаза, бормоча какие-то бессвязные фразы.

В шесть часов вечера 9 июня я уже находилась в доме неподалеку от пьяцца Навона, в маленькой квартирке на третьем этаже, снятой моей деятельной и практичной сестрой после того, как она спасла нас из этого жуткого подземелья в Остия-Антике. Прошло всего два дня, проведенных мной в горячечном бреду, в безумных разговорах с самой собой, перемежающихся краткими периодами сознания, и вот я уже сидела в кровати и пила кофе.

Иоланда де ла Роса, тридцати пяти лет, законная дочь Томаса и его давно погибшей в автокатастрофе жены Марисы, была отлично натренирована отцом в умении находить убежище. В память об отце с его вечными ковбойскими стетсонами она носила такую же шляпу, и это было лишь одной черточкой, характеризующей их сходство. Отец воспитывал ее в спартанском духе, желая, чтобы она была достойна носить его славную фамилию. Так, однажды он оставил двенадцатилетнюю девочку в джунглях Гватемалы одну. Целых тринадцать дней та скиталась по джунглям и ущельям, прежде чем нашла отца, ожидающего ее в отдаленной деревушке. Он повелел жителям деревни, индейцам племени киче, устроить праздник в честь успешного завершения этого теста на выживаемость, длившегося почти две недели. Отмечая совершеннолетие дочери, он поставил перед ней еще более трудную и опасную задачу. Она должна была выследить и затравить в дебрях Амазонии такого коварного и агрессивного зверя, как пума. Эти поистине геркулесовы подвиги превратили Иоланду в мускулистую и жилистую, всегда невозмутимую женщину с темными кругами под глазами. После получения известий о смерти отца она перебралась в Лонг-Бич и стала жить неподалеку от нас. И хотя благодаря полученному воспитанию она, конечно, обладала соответствующими хладнокровием и выдержкой, столь необходимыми для противостояния летучим мышам и хищникам Южной Америки, в данный момент она, не особенно выбирая выражения, отчитывала меня за «непроходимую глупость», невзирая на то, что я с позеленевшим лицом еле передвигалась по квартире.