Пляска смерти - Лорел Гамильтон

На меня волной накатила опустошенность. Не только оттого,что я беременна, тут все сразу было. Слишком много произошло в эту ночь.

Мика обнял меня сзади, Натэниел смотрел мне лицо, приподнявмне подбородок и глядя в глаза. Очень нежно улыбнувшись мне, он сказал:

– Ты вымоталась.

Я кивнула; его пальцы остались у меня на подбородке.

Он поцеловал меня в губы, все еще ласково, безнастойчивости. Взяв за руку, он повел меня к кровати. Мика убрал руки с моихплеч, но взял за другую руку, и Натэниел вел нас обоих.

Кровать сегодня была декорирована красным. Алым, отбалдахина на четырех стойках до груды подушек. Простыни под покрывалом тожебудут гармоничного или резко контрастного цвета. Когда-то Жан-Клод использовалв убранстве только черный и белый цвета. Я пожаловалась, что мне это ненравится. И до сих пор помню ту первую ночь, когда кровать была декорированакрасным. Я тогда перестала жаловаться на монохромность, испугавшись, что он ещечего-нибудь придумает.

Натэниелу пришлось отпустить мою руку, чтобы отвернутьпокрывало с горы подушек. Простыни оказались черные – как мазок темноты накрасном фоне. Еще подушки поменьше громоздились на двух креслах возле фальшивогокамина. Благодаря современным технологиям там действительно могло гореть пламя,но всегда, когда я бывала у Жан-Клода, я там видела только старинный веер застеклом.

Натэниел и Мика стали сновать туда-сюда как муравьи, покакресла не оказались завалены подушками, и на кровати их тоже еще многоосталось.

Жан-Клод подошел и встал по ту сторону кровати от меня, и мыглядели друг на друга поверх разлива красного и черного шелка. Разлива – этоточное слово, кровать была куда больше двуспальной. Я ее называла «кроватьоргийного размера», но на самом деле мы с Жан-Клодом такого здесь неустраивали, и не хотелось бы намекать, что без меня нечто подобное происходит.Просто я никогда такой большой кровати не видела. Нет, не совсем верно – уБелль была кровать такого размера. Черт, зря я об этом подумала. Сразу какой-тохолодок пробежал по коже.

– В чем дело, ma petite? – спросил он.

Я покачала головой. Сообщать о своих наблюдениях насчетсходства кроватей мне не хотелось – будто от этого факт стал бы еще болеереальным.

Мика и Натэниел вернулись к кровати, Мика остановился ипосмотрел на нас обоих. Натэниел стал расстегивать рубашку.

– Может, подождать стоит, – сказал Мика, все ещеглядя на нас по очереди.

Натэниел продолжал расстегиваться.

– Разберутся, – сказал он.

Потом снял рубашку и подошел к большому гардеробу – темноедорогое дерево в тон кровати. Гардероб был пуст, если не считать нашей запаснойодежды – Натэниела, Мики и моей. У Жан-Клода есть особая комната размером снебольшой склад, набитая одеждой. Время от времени он вешает оттуда в гардеробкакой-нибудь наряд, но большей частью здесь бывает чисто и пусто – такуюпривычку Жан-Клод приобрел, когда ему приходилось регулярно приниматьнезнакомых. В комнате, где устраиваются свидания на одну ночь, ценных вещей недержат. Сейчас Жан-Клод не устраивал свиданий на одну ночь ради кормежки илитраха, но старые привычки держатся долго. А вампиры, как я когда-то выяснила,если заведут себе привычку, от нее уже не отказываются. Поговорка есть на этутему, насчет старой собаки и новых штук.

Натэниел вернулся к кровати, раздетый буквально догола, имне стало на секунду неудобно. Я его столько раз видела голым, что несосчитать, и в присутствии Мики и Жан-Клода тоже столько раз, что не сосчитать.Чего ж это я вдруг покраснела?

Натэниел забрался в кровать, накинув на себя простыню ровнонастолько, чтобы я на него не прикрикнула. Дай ему волю, Натэниел, думаю,всегда ходил бы голым. Сейчас он лег на красные и черные подушки, волосыостались заплетены в косу, так что красный и черный шелк был рамой для еголица. Оно стало мужать последнее время: костная структура, которая лишьугадывалась полгода назад, стала рельефнее, мужественнее. От миловидности,какая бывает у юношей, он сдвинулся к мужской красоте, до которой они чащевсего дорастают. И еще за те полгода, что мы вместе, он вырос по меньшей мерена дюйм, в двадцать лет рос, как другие в семнадцать или раньше. Генетика –штука чудесная, но непонятная.

Он улыбнулся мне, очень мужской, полностью мужской улыбкой.Польщенной улыбкой – он знал, что я смотрю на него, и ему очень, оченьнравится, как на меня это зрелище действует. Он уже полгода спал в моейпостели, около месяца уже спал в ней голый, а я все смотрю на него, как впервый раз.

Я отвернулась, покраснев.

– Ложись, Анита, – сказал он. – Ты самазнаешь, что хочешь.

Злость вспыхнула мгновенно. Когда я подняла на него глаза,то уже не краснела.

– Натэниел, я не люблю, когда лучше меня знают, что яхочу и чего не хочу.

Он вздохнул и сел на кровати, мускулистыми руками охвативколени.

– Не позволяй этой истории с ребенком отбросить тебяобратно, Анита. Ты уже намного расширила свою зону комфорта, не стоит терятьсвои достижения.

– Что именно ты имеешь в виду? – спросила я,упираясь руками в бока и радуясь, что злюсь. Злость куда лучше, чем грусть,испуг или смущение.

Лавандовые глаза стали серьезны – не испуганы иливстревожены, но серьезны, как у взрослого.

– Ты действительно хочешь, чтобы мы это сделали?

– Что сделали?

Он вздохнул и сказал:

– Почему тебе неуютно, что я голый?

Я открыла рот, закрыла, и наконец тихо ответила:

– Не знаю.

Это была правда. Глупо, но правда.

Мика подошел ко мне, осторожно ко мне прикоснулся. Я обвилаего руками, он прижал меня теснее, и я ткнулась лицом ему в шею, ощущая еготеплый запах, и от одного этого что-то отпустило меня, что-то жесткое ихолодное. Я вдыхала его аромат, и под запахом чистой кожи и лосьона послебритья был вот этот запах, от которого морщится нос, почти острый запахлеопарда. Родной запах.

Он сказал прямо мне в шею:

– Анита, пойдем спать.

Я кивнула, прижимаясь к нему.

И ощутила кожей, как его губы раздвинулись в улыбке. Этоощущение очень было мне знакомо – значит, я часто заставляла его улыбаться,прижимаясь ко мне губами. Наверное, так.

Он отодвинулся и стал расстегивать воротник. Ему надо былоеще снять галстук. Я стояла и смотрела, как обнажается загорелый торс, новместо радости от такого зрелища я ощутила, как снова возвращается неловкость.

Я коснулась его руки, остановила его, когда он расстегивалманжеты.

– Погоди минутку.

Он обратил ко мне озадаченный взгляд.