Последнее прибежище негодяя - Галина Владимировна Романова

– У меня появилась новая версия, товарищ генерал.

Данилов подробно рассказал, как вчерашним днем Мишин метался по Заславскому району в поисках информации на Лопушиных. Как его метания потом завели уже Данилова в далекую глухую деревеньку к бывшему сотруднику Вострикову, который рассказал много интересного и посоветовал обратиться к директрисе детского дома.

– Месть?! – выкатил глаза генерал, тихо поднялся и мелкими такими шажками двинулся к тумбочке. – Полагаешь, месть?! Но это, Сережа, вообще никуда не годится! Сицилийские какие-то штучки! Прошло много лет, и тут… Плохо верится.

– Проверю. – Данилов, заметив, как генерал достал из верхнего ящика яркую жестяную коробку, поднялся: – Разрешите идти?

– Не разрешаю.

Генерал дирижерским жестом взмахнул ладонью, приказывая ему сидеть, открыл жестяную крышку, втянул носом аромат шоколада, улыбнулся в сторону Данилова:

– Ты понюхай, как славно пахнет, Сережа! Орехово-шоколадное печенье! Это же не печенье – это шедевр! Ты не сильно торопись-то, присаживайся. Щас чаю попьем с тобой, печеников покушаем и подумаем с тобой вместе, как нам эту бабу на скамью подсудимых отправить. Отравительница, елки-палки…

Ирина Федоровна Устинова, заслуженный во всех отношениях педагог, много лет своей жизни посвятивший воспитанию чужих детей, своих же не имела. Ей это даже не приходило в голову никогда. Муж был, и не один! Но вот детей она от них остерегалась рожать. Насмотрелась на сирот предостаточно, вдоволь хлебнула их одиночества. Разрывала свое сердце на миллионы крохотных частей, чтобы хватило каждому. Боялась такой доли для своих детей. Потому и осталась одна на старости лет.

Может, зря остерегалась? Может, зря столько сил отдала чужим детям вместо того, чтобы своих обогревать и любить. Много радости она получила от жизни? Много ответной любви? Проблемы, скандалы, залеты…

Господи, да за всю жизнь по пальцам можно пересчитать тех, кто низко поклонился ей до земли в знак благодарности. Большинство, вырываясь в долгожданную свободную жизнь, тут же о ней забывали. Иногда даже и не здоровались при случайной встрече.

Ирина Федоровна с трудом слезла с разложенного на ночь дивана. Старые кости болели, сердце ныло третий день, непогоду чуяло, и в голове было тяжело. Не от боли, нет. От обиды. С прошлой недели ворочались в голове той нехорошие, злые мысли о девчонке одной неблагодарной.

Сколько сил она в нее вложила! Сколько ночей не спала, просиживая у ее постели, когда та болела. А с милицией сколько было из-за нее проблем! С горем пополам окончила она школу, выпорхнула за ворота детского дома. И что? Через полгода села! И кому первому позвонила, когда ее арестовали? Ей, Ирине Федоровне! Кто ей потом передачки носил, когда она под следствием была? Она, Ирина Федоровна. Конечно, когда уже на зону отправили, ее след для Устиновой затерялся. Много лет она о ней ничего не знала. Да и не узнавала, если честно. Не до того было. Новые воспитанники появились, а с ними новые проблемы. И что? Это жизнь, дорогуша! Это же не значит, что она не должна здороваться с директором детского дома при встрече! Морду свою воротить и делать вид, что незнакомы!

– Дрянь неблагодарная, – проворчала Ирина Федоровна, с грохотом швыряя алюминиевый чайник в раковину.

Набрала воды, поставила на огонь, из холодильника достала банку шпрот и масло, нарезала белого хлеба, наделала бутербродов. Любила она шпроты. Страсть как любила. Еще с советских времен, когда этот продукт был дефицитом.

Чайник взвизгнул, выплюнул струю огненного пара. Ирина Федоровна выключила газ, влила кипятку в заварочный чайник, где у нее уже была приготовлена горсть заварки. Уселась к столу на скрипучий стул. Давно надо бы поменять, и деньги есть. Да вот вспоминала она об этом рассохшемся стуле, лишь когда к столу садилась. А это и случалось только за завтраком. Обедала и ужинала она обычно в детском доме.

Она доедала второй бутерброд, когда зазвонил домашний телефон.

Господи! Неужели что в доме случилось?! Она с сожалением отложила бутерброд на тарелку и с кряхтением и оханьем, вразвалочку пошла в прихожую.

– Алло!

– Ирина Федоровна? – Голос был мужским и как будто бы знакомым, но давно его не слышала, точно.

– Да. А кто это?

– Евгений, Евгений Востриков. Помните такого? – Мужик хохотнул: – Старый одинокий мент в отставке. Помните?

– Ох, господи, Женька! – вспомнила она с хохотком. – Тебя, пожалуй, забудешь! Такую рыбалку мне устроил…

И даже намекал ей на отношения, завуалированно так предлагал сойтись. Она отказалась.

– Ну какая из нас семья, Жень? – воскликнула тогда Ирина почти с обидой. – То тебя еще нет, то меня уже нет! Когда нам свои гнезда-то вить, Жень? Мы в чужих с тобой разбираемся всю жизнь…

На том все и закончилось. На рыбалке и на не принуждающем ни к чему сексе.

– Чего звонишь-то, Евгений? Соскучился? Или что? – Ее голос наполнился тревогой.

Не дай бог, что опять ее воспитанники натворили! Она им точно бошки поснимает! Ей вот на старости лет только не хватало с ментами сотрудничать! Вот точно тогда уйдет на покой. Сто процентов уйдет! И к Женьке переедет! Он, по слухам, куда-то за город уехал.

– Болтают, ты за город перебрался? – не дождавшись ответа, спросила Ирина Федоровна.

– Да… Домик купил, рыбачу круглый год, огородик, садик. Не хочешь ко мне сюда перебраться, Ириш?

– Ой, скажешь тоже! – рассмеялась она. – Нашел невесту! Ты мужик еще о-го-го! А я – развалина развалиной, Жень! То кости болят, то сердце прихватывает.

Она могла с ним не кокетничать, нужды не было никогда. Востриков был нормальным и прочным мужиком, на всякие там штучки-дрючки его не возьмешь.

– Думаешь, я молодею, Ир? – невесело рассмеялся он в ответ. – И я дряхлею. А один дряхлею стремительнее. Может, подумаешь над моим предложением?

– Может, и подумаю, – серьезно отозвалась Устинова, глянула на себя в зеркало над телефонной полкой и ужаснулась.

Морда пухлая, морщинистая. В байковом халате поверх ночнушки и в теплых разношенных тапках, как сноп соломенный. Э-эх, Женя, видно, времена женихаться канули в прошлое.

– Я чего звоню-то, Ир… – Востриков взял небольшую паузу, будто вспоминал. – Помнишь, у тебя воспитанница была, Горобцова?

– А то! – фыркнула Устинова. – Ее забудешь!

– Так вот… Она ведь к тебе попала после того, как ее мать померла в роддоме. Так?

– Так, так. А что?

– Там у нее отец оставался, сестра. Так?

– Отец спился и замерз в сугробе. Она уже после этого ко мне попала.