Картель правосудия - Фридрих Незнанский

У дома, который не горел, стояла пожарная машина, и вокруг нее собралась порядочная толпа прохожих, которые тоже стояли с поднятыми головами.

– Самоубийца, – философски откликнулся гаишник, и, присмотревшись, подполковник действительно различил маленькую фигурку на краю крыши.

– Кто там еще есть? – Подполковник показал гаишнику свое удостоверение, и тот, сразу подобравшись, отрапортовал:

– Участковый. Бригада из отделения пока не доехала.

Бойко, вполголоса кроя последними словами нерасторопность коллег, а заодно и пожарников, перекрывших половину проезжей части, вбежал в подъезд и пулей взлетел на четвертый этаж. На чердак залез через открытый люк по узенькой лесенке, а оттуда уже выбрался на крышу.

На самом краю крыши стоял темноволосый, бледный мальчик лет двенадцати-тринадцати, он поднял руки вверх, как пловец, готовящийся к прыжку. Метрах в пятнадцати от него топтался перепуганный пожилой участковый милиционер с посеревшим лицом и только приговаривал:

– Ну, ты чего, парень, ну, чего ты, не надо…

Бойко отстранил участкового и направился к пареньку, тот обернулся и предостерегающе протянул руку, как бы отстраняясь. Тонкие черты лица, глаза цвета крепкого чая. Мальчик, наверное, был бы красивым, если бы не ужасающая яйцеобразная форма головы и чересчур резкая мимика глаз и бровей, – лицо его находилось в постоянном движении. Несмотря на столь нежный возраст, у него уже наметилось несколько причудливых морщин. Кожа была настолько тонкая, что казалась прозрачной. И ботинки – слишком большие для его возраста.

Подполковник стоял в пяти шагах, не решаясь приблизиться, и вдруг вспомнил, что читал где-то: чем больше относительная длина стопы, тем больше объем оперативной памяти. Странная корреляция…

– Как тебя зовут?

– Вадим. – У него были длинные, чуть не до колен, руки, которым полагалось бы заканчиваться огромными кистями. Но кисти на тонких сухих запястьях оказались маленькие, с гибкими тонкими пальцами. Пальцы, как и лицо, ни на минуту не останавливались. Как будто ткали невидимую паутину. – Не пытайтесь меня остановить, это все равно бесполезно. Я устал жить.

– Хорошо, давай просто поговорим. Ты хоть записку оставил?

Он отрицательно покачал головой, его левый глаз слегка помаргивал.

– Может, что-нибудь хочешь передать родителям или друзьям?

– Теория неуместности, – сказал он, – основы употребления идей не по назначению, должна иметь неуместное подтверждение.

Бойко ничего не понял, ясно было одно: парень не в себе и это не фарс – он действительно решил свести счеты с жизнью.

– Послушай, это из-за девушки, верно?

Он усмехнулся и на шаг отошел от пропасти.

– И я, по-вашему, не сплю по ночам, мечтаю, как она будет тонуть, а я спасу ее, а потом убегу, а она будет меня разыскивать. Только тонуть ей придется на мелком месте, потому что я не умею плавать. Тогда, я думаю, пусть она лучше попадет под машину, и я вытолкну ее из-под самых колес и попаду сам, но останусь жив, она будет ходить ко мне в больницу, и я поцелую ей руку. Но я знаю, что этого никогда не будет. Нет, ошибаетесь. Я пока сублимируюсь.

– Что ты делаешь?

Мальчик досадливо поморщился и сделал еще шаг от края. Это была уже маленькая победа. В таком деле главное – дать человеку выговориться.

– Подъем духа энергией либидо, – пояснил Вадик.

Бойко с трудом верил, что перед ним двенадцатилетний мальчик. Он вундеркинд или полный идиот?

– А девушки? – не унимался Бойко.

– Безумная скука. Физиология. – Ребенок рассуждал как изрядно потрепанный жизнью скептик. Подполковник молчал, борясь с искушением броситься к мальчишке и оттащить его от пропасти.

– Вы знаете, зачем вы живете?

Бойко замялся, не зная, что покажется мальчику достаточно убедительным. Начнешь говорить о семье, а вдруг конфликт именно там.

– А я не знаю. – Его глаза упирались в лицо собеседника и светились отчаянием. – У меня все кипит и тонет в голове, как будто всемирный потоп. Мы не ведаем, что творим, мы слепы изнутри. Я – это не я, у меня не моя фамилия, не мое лицо, не мои мысли.

– А что ты хочешь обрести… там? – осторожно поинтересовался Бойко, не зная, следует ли в этом случае поднять глаза к небу или опустить к земле.

– Там наверху… Там холодно, там – никого, только призраки тайных смыслов и вечных сущностей.

«Философская интоксикация, – подумал Бойко, – Мальчишка начитался всякой дряни, а мне теперь расхлебывать».

А Вадик продолжал изливать на терпеливого слушателя все, что накопилось.

– Не свою музыку можно слушать какое-то время, но потом это становится исчезновением. – Он говорил обрывками фраз, не заботясь о том, чтобы его поняли. – Знаете, я разочаровался в нотной системе и придумал свою. Символы, которые на единицу вмещают в сто два раза больше смысла, чем нотный знак.

– И что? Тебя не поняли?

– Что может быть придумано, может и быть, – философски прокомментировал он и, тут же забыв о музыке, переключился на другую, еще более чуждую Бойко тему: – Исчерпывается ли высшая деятельность мозга постановкой и решением проблем? – Его глаза – две чашки свежезаваренной мысли – сверкали гневом. – Имеют ли смысл попытки обоснования этики теорией сверхцелевых игр?

Бойко понял, что он теряет контроль над ситуацией. Мальчишка, вместо того чтобы успокоиться, распалялся все больше и больше. Нужно не медля хватать его в охапку и рвать от греха подальше. Подполковник сделал осторожный шаг вперед:

– Парень, у тебя еще вся жизнь впереди для решения этих вопросов. – Бойко приготовился к прыжку. Но мальчик вдруг встрепенулся и мотнул головой, как бы сбрасывая с себя наваждение:

– Целая? Стоп. Конечно. Замкнутая! Вы мне подали идею. Спасибо, – и забыв про пропасть, в которую стремился минуту назад, он стремительно помчался прочь, бросив на ходу: – Добрый день, Ирина Генриховна.

Только тут вспотевший от напряжения и совершенно обессилевший Бойко заметил у себя за спиной испуганную женщину. Испуганную и очень красивую. Так они встретились.

Ирина Турецкая была руководителем мастер-класса, в котором занимался Вадик. А прыгать он собирался прямо с крыши дома номер девять – с музыкального академического училища при Московской консерватории имени Чайковского.

Потом они сидели в маленьком кафе. Руки Ирины все еще мелко дрожали, и ей приходилось держать чашку с кофе двумя руками, чтобы не расплескать. Бойко сидел напротив и говорил спокойно и уверенно, как будто то, что случилось недавно, было для него обыденным и будничным.

– Он похож на всех, а на него никто – это определение гения по Бальзаку.

Ирина кивнула, наяву представляя себе своего ученика на краю пропасти, и ей снова стало не по себе. Вадик Клячкин – как мало она его знала. Он начал заниматься в ее классе всего два месяца назад и сразу показался ей необычным ребенком.