Прах и пепел - Анатолий Рыбаков

Хорошая мысль! И Лена в Уфе. Он скажет Варе: «Приезжай к нам на праздники! Повидаемся все вместе».

– Теперь насчет Лены, – сказал Саша. – Надо устроить ее к нам, пропадет она на этих шпалах.

– Надо. Обязательно, – согласился Глеб. – Леню и Стасика уговорю, потеснимся. Боюсь, Машка не пропустит – высланная.

– Каневский сейчас играет в местном симфоническом оркестре и у нас работал, тоже высланный. А фамилия? Машка может и не знать такую фамилию, не шибко, наверное, политически грамотная.

– Предположим. А Семен? Опять скажет: пианисты не нужны.

– Не захочет Семен – завтра все брошу и уеду.

– Даже так?

– Даже так. Тут и раздумывать нечего.

– Дорогуша, я не раздумываю, а обдумываю, как это все наверняка сработать. С отставкой – ход правильный. И я добавлю: если Сашка уйдет, то и я уйду.

Обычно Саша звонил в Москву по воскресеньям. Но до воскресенья – три дня. Столько ждать немыслимо. На следующий день позвонил Варе.

Принимая заказ, телефонистка спросила:

– Кто подойдет, или кого вызываете?

– Иванову Варвару Сергеевну.

– Ждите.

Потом сказала:

– Нету дома.

То же повторилось и на следующий день. Наверное, в институте.

В воскресенье позвонил сначала маме. Она, как всегда, ждала его звонка. Здоровье, самочувствие… К концу разговора спросил:

– Как поживает Варя?

И почувствовал вдруг, что мама медлит с ответом.

– Варя, – повторила мама, – Варя вышла замуж, Сашенька.

– Замуж?

– Да. За хорошего, порядочного человека. Они много лет знакомы, но все решилось в один день. Так сложились обстоятельства. Понимаешь меня?.. Такое время, Сашенька, не мне тебе говорить.

– Когда это произошло?

– Полмесяца назад.

– Ну что же, – сказал Саша, – передай мои поздравления. Самые добрые, искренние и сердечные.

И мрамор лейтенантов —

фанерный монумент.

Б. Слуцкий

У Глеба новости. Мария Константиновна велела принести документы, подтверждающие, что он театральный художник.

– Москва запросила, подыскивают для вас театр.

– Действует твоя Ульяна, – сказал Глеб Саше.

Саша поморщился. Напоминание об Ульяне резануло. Какая «его» Ульяна!..

– Посмотрим, какую дыру они мне предложат. А пока надо Лену устраивать.

Семен Григорьевич и слышать не хотел о новом аккомпаниаторе – группы кончаются, работы осталось на месяц-полтора. Но когда Саша и Глеб пригрозили уходом, уступил. Хорошо, послушает их знакомую, а потом решит.

Однако Лена не появлялась.

– Съездим к ней, – предложил Глеб, – я видел, в какой барак она вошла.

– Она не хочет, чтобы мы к ней приезжали, – ответил Саша, – подождем.

Лена появилась во Дворце труда недели через две.

– Работали без выходных.

Была без пальто, на дворе теплынь, в простой серенькой кофточке поверх такого же простенького платья, высокая, сильная, загоревшая.

Саша занимался с группой, увидев Лену, приветливо помахал рукой.

Глеб обрадовался, заулыбался, снова посадил Лену рядом с собой, опять показывал, как аккомпанировать, даже заставил поиграть немного вместо себя. Вроде бы ничего, получалось.

В перерыве Саша подошел к ним, обнял Лену за плечи.

– Мы обо всем договорились. Глеб тебя немножко потренирует, потом покажешь начальству свое искусство. Главное – понять, где делать паузы, где повторять, все это придет со временем.

Неожиданно Лена отказалась:

– Спасибо, ребята. Но мне это не подходит.

– Почему?! – изумился Саша. – Тебя перевели на лучшую работу?

– Работа прежняя. Но меня она устраивает. Надежно. Рабочие всегда нужны. Особенно шпалы таскать. У вас надежности нет. Сегодня вы здесь, завтра вас нет. С чем я останусь?

– Устроим в Гастрольбюро. Приезжают певцы, певицы, им надо аккомпанировать на концертах.

Она отрицательно покачала головой:

– На заводе я незаметна, а тут буду на виду. Аккомпанировать в концерте? Значит, мое имя появится на афише. «У рояля Е. Будягина» – так ведь пишется?

– Сейчас дело идет о работе у нас, а там будет видно.

– Сашенька, мне видно только одно: здесь мне осталось быть совсем недолго. Ты понимаешь?

– Лена, – вмешался Глеб, – я вас тоже понял. Но ведь положение меняется. «Ежовых рукавиц» уже нет, говорят, самого Ежова посадили. И кое-кого уже освобождают, реабилитируют.

– Возможно, возможно, – ответила Лена насмешливо, – но если меня тоже освободят, зачем мне метаться с одной работы на другую? Подожду, может, вернут в Москву и родителей моих вернут.

Ее ирония понятна. Какая реабилитация?! Прошел слушок, будто бы освободили нескольких генералов и сажать вроде бы стали меньше, так ведь полстраны уже пересажали, если взяться за вторую половину, то кто останется, кем товарищ Сталин будет руководить? Лена рассуждает здраво. Конечно, то, что на заводе она незаметна, условно, кому положено, знают о ней. Но видимость незаметности все-таки есть, это ее успокаивает.

– Решай, как ты считаешь нужным, – сказал Саша, – я, честно говоря, думал, ты обрадуешься, нет так нет, но все же приходи к нам. Не пропадай надолго.

Глеб поглядел на Лену с тоской.

Влюбился, что ли?!

Лена стала бывать у них в свои выходные. Сидела рядом с Глебом, иногда играла вместо него просто так, ради удовольствия.

Глеб с ее приходом оживлялся, был даже нежен. Саша никогда не видел его таким – ровный, веселый, поглядывает на Лену, счастливо улыбается.

Потом они провожали ее домой, иногда оба, чаще Глеб один, у рояля его заменял Стасик, Сашу никто не мог заменить.

Однажды, как раз в ее выходной, отменилась группа – в учреждении срочное собрание.

– Может, посидим в ресторане? – предложил Глеб.

Лена пожала плечами:

– Я бы лучше сходила в кино. По дороге к вам купила «Правду», Эйзенштейн хвалит последний роммовский фильм – «Ленин в 1918 году».

– Замечательно, – согласился Глеб, – пойдем в кино.

Билеты купили на шестичасовой сеанс, Саша еле досидел до конца. Прославление Сталина – ладно, все теперь этим занимаются. Но сцена, когда Бухарин способствует покушению на Ленина, отвратительна, дальше в подлости ехать некуда. Саша видел Бухарина один раз – на пионерском слете в Хамовниках, где тот выступал, его избрали почетным пионером, в красном галстуке он шел с ними по Большой Царицынской, посередине улицы, невысокий, плотный, широкоплечий человек с бородкой и веселыми голубыми глазами, смеялся, шутил, дошел с ними до Зубовской площади и там сел в поджидавшую его машину. Никакой охраны, простой, веселый, обаятельный. «Любимец партии» – так называл его Ленин. И вот его расстреляли как изменника, шпиона и убийцу. И режиссер Михаил Ромм спешит потоптаться на растерзанном Бухарине.