Я дрался в штрафбате. "Искупить кровью!" - Григорий Койфман

А потом нам выдали автоматы, боеприпасы, подвели к линии фронта и приказали взять штурмом какой-то населенный пункт. Пошли в атаку.

Разведчикам поручили вести в атаку каждому по взводу. Взяли село.

Бой не был каким-то особо кровавым. Где-то с полроты всего потеряли.

Немцев, тех, кто отойти не успел, всех поубивали, пленных не брали.

А на следующий день меня вызвал к себе командир роты, пожал руку и вручил справку о моем освобождении из штрафной роты. Текст был следующий: «Красноармеец Слуцкий проявил в бою героизм и отвагу и полностью искупил свою вину» и так далее. Ротный пожелал мне остаться в живых, я попрощался с ним и другими штрафниками и пошел к своим разведчикам в 15-ю ОШИСБр.

Дома встретили как героя. Коля Чернов даже сказал: «Что-то ты в штрафной долго задержался! Мы уже думали пойти тебя с боем освобождать!» А через две недели мне вручили за бой в составе штрафной роты медаль «За боевые заслуги».

В марте 1943 года мы заняли какой-то поселок. Увидели курятник, взяли оттуда несколько курей, свернули им шеи, ощипали и стали варить. А местные пошли и пожаловались на нас комбату. Комбат распорядился арестовать нас за мародерство.

В моем отделении было семь человек, кроме меня, все были бывшие шахтеры из Донбасса, так нас всех отдали под трибунал. Всем дали по 10 лет лагерей с заменой на три месяца штрафной роты, и всем отделением мы отправились «искупать вину кровью». С нами даже разговаривать не стали, никто не заступился, мол, мелочь, за что так строго наказывать. У меня уже была медаль «За боевые заслуги», старого образца, с колодкой на красной ленточке, так ее забрали перед отправкой в штрафную, а меня разжаловали из сержантов. Прибыли в штрафную роту, находящуюся на переформировке.

Я тогда многого не понимал, настроение мое было обычным, несчастным и загубленным я себя не ощущал. Через несколько дней, когда рота, приняв пополнение из уголовников, стала полнокровной, нас подвели к передовой и поставили задачу: атаковать высоту перед нами. Командовал нами офицер, про которого в роте ходил слух, что он сам бывший штрафник, бывший разжалованный майор и был лишен звания Героя Советского Союза, полученного им на Финской войне, но так ли это было на самом деле — иди знай. Перед атакой этот бывший майор обратился к нам: «Братцы, только вперед, только вперед. У вас нет выбора!» Мне в штрафной роте выдали ручной пулемет Дегтярева с тремя дисками, а вторым номером я к себе взял бывшего зэка, еврея из Чернигова по фамилии Лернер (он прибыл с уголовниками на пополнение, но в лагере сидел по «бытовой статье»). Атаку назначили на светлое время суток. Утром мы сосредоточились в километре от передовой, нас построили, привели под конвоем какого-то молодого парня. Объявили, что он дезертир и изменник и приговорен к расстрелу. Этот парень рыдал и выл, как белуга, но его прямо на наших глазах «шлепнули». Потом каждому из нас выдали по 250 граммов денатурата, причем не из фляги наливали, а каждый получил в руки маленькую бутылочку-«мерзавчик», я такие только после войны во второй раз увидел. И мы пошли к высоте, по которой уже била наша артиллерия. Хоть и днем нас пустили в атаку, но с артподготовкой, а потом высоту стали утюжить наши Ил-2, и только когда улетел последний штурмовик, мы кинулись в атаку. У подножья высоты был неширокий ров, залитый водой, одним словом, «канава», возле него мы притормозили, и тут по нам начали остервенело бить с высоты из пулеметов, а потом подключилась немецкая артиллерия и минометы. Мне трудно описать все детали этого боя, поскольку это был кромешный ад, в котором ничего не поймешь. Мы знали только одно: надо прорваться на высоту, иначе всех сверху перебьют. И когда до гребня высоты оставалось метров сорок, сверху на нас кинулись в контратаку, дико матерясь по-русски. Эту высоту, я думаю, держали именно власовцы. Я еще до этого момента расстрелял все диски от пулемета, второго номера где-то «потерял» (его увидел живым уже после боя), а сам «дегтярь» покорежило пулей.

И тут на меня несется сверху с винтовкой с примкнутым штыком власовец, на какие-то мгновения я просто оцепенел… У меня был в руке только пистолет ТТ, который я взял у нашего убитого офицера. Власовец не смог с первого удара заколоть меня, я удачно увернулся, и штык только пропорол мою шинель и поцарапал грудь, и он, вместо того чтобы сразу же нанести повторный удар и убить меня, вдруг застыл, видно растерялся, не мог понять, почему я не падаю, а я из пистолета власовцу точно засадил пулю в лоб. Он упал замертво, я еще посмотрел на него — здоровый детина, заросшее щетиной лицо. Какие-то секунды стоял как «в тумане» над трупом, а потом словно очнулся, вокруг шла рукопашная, такая рубка… Рукопашную мы выдержали, но с высоты оставшиеся немцы (или власовцы) просто выкосили пулеметами всех штрафников, тех, кто еще находился на скатах. Мы так и не взяли эту высоту, каких-то тридцать метров не дошли… А потом по скатам стала снова бить артиллерия, и наша, и немецкая… Живые стали в сумерках отползать к подножью, и собралось нас там всего восемь целых человек (те, кто вышел из боя без ранения)… Сколько из нашей роты получили ранения, я не знаю, но думаю, что таких было много, так как сам видел, как раненых в темноте вытаскивали санитары. Остальные штрафники — убитые и заколотые — остались навсегда на этой высоте… Нас отвели в лес, но после такого боя мы были уже не люди, а какие-то озверевшие… Мы орали друг на друга, еще долго не могли прийти в себя… Приехал старшина с полевой кухней, а кормить-то некого!.. Потом пришли два штабных офицера, выписали нам справки — «искупил вину» — и сказали, что с этими документами мы можем вернуться в свои подразделения… Я вернулся в свой полк, находившийся в то время в двухстах километрах от Белгорода. Командир моей стрелковой роты, старший лейтенант Вербицкий, еще удивился, мол, как это я остался в живых в штрафной роте.

В запасном стрелковом полку я сдружился с лейтенантом Воронцовым, который проживал на оккупированной врагом территории и после освобождения был призван в Красную Армию. Мы с ним дали клятву — если его призовут, а меня нет, то я иду добровольцем, чтобы мы вместе были на фронте, и он поступит так же. Кстати, во Владимире не хватало казарм для размещения всех учебных батальонов, хотя в них поставили трехъярусные нары, поэтому нас, офицеров и сержантов из числа инструкторского состава, решили разместить по квартирам у гражданских лиц в городе. Мы с Воронцовым решили жить у одной хозяйки. И как-то пришли в свою роту, где были командирами взводов. Видим, что наши солдаты играют в карты, в двадцать одно, или, как эту игру еще называли, в «очко». Естественно, карты мы у них отобрали, при этом одна нераспечатанная колода осталась. Ее мой товарищ себе в карман положил. А он дружил с одной семьей на любовной теме, сестра же его сердечной знакомой гадала, у нее было трое ребятишек, видная женщина, похожая на цыганку, так что гадание ей очень шло. Она одним своим видом очаровывала.