Над пропастью не ржи! - Татьяна Луганцева

– Вот это золотые слова! Я – с тобой! – тряхнул головой, как собака, Вацлав и принялся надевать, то есть с трудом натягивать на мокрое тело рубашку. – Я готов!

– Я вижу.

– То есть я протрезвел. Видишь, я быстро прихожу в себя. Мы соберемся с мыслями и вызволим Влада. Вот увидишь!

Фрося села на диван, скрестив руки.

– Из всех, кто знал про изобретение, остались я и ты, – сказала она.

– В смысле?

– На свободе и в живых… Дороти, если она что и знала, уже мертва.

– Ее пытали. На спине нашли порезы и ожоги от окурков.

– То есть все ей известное она рассказала преступнику? – ужаснулась Фрося.

– Не знаю. Может, и нет. А может, она и не знала ничего, – проявил чудеса ясной мысли и владение ситуацией после такого количества алкоголя Вацлав.

– У меня проблема, – всхлипнула девушка и захрустела каким-то печеньем, валявшимся на столе у бывшего полицейского. Есть она не хотела, а вот нервы…

– Ты знаешь, у меня тоже проблемы, – сказал Вацлав. – Как так совпало?

– Не язви! Все не закончилось!

– Пока живы мы? – уточнил Вацлав, прыгая на одной ноге и никак не попадая в штанину.

– И мы живы, и листок цел, и все вместе. Кстати, ко мне сегодня приходил разносчик пиццы.

– Очень хорошо. И где она? Я бы поел… А то последнее время только пил.

– Я удивилась, кто мне ее прислал, так как я не заказывала. А внутри вместо пиццы нашла вот что. – Ефросинья протянула своему напарнику записку.

– Что там? Прочти сама… Я говорю на русском хорошо, а вот читаю не очень.

Фрося взяла листок и прочла следующее: «Извините за конспирацию, при встрече все объясню. Приходите одна в пиццерию к Валентине, где были. Проследите, чтобы за вами никто не наблюдал».

Фрося подняла на собеседника глаза.

– Ну и что сие значит? Хотят добить последнего человека, знающего про листок?

– Трудно сказать. Но хорошие дела так не конспирируют… если только не опасаются за свою собственную жизнь, – ответил Вацлав. – Пойдешь?

– Конечно, если это поможет пролить хоть каплю света.

– Боишься?

– А ты как думаешь? Конечно! Вот к тебе за помощью пришла.

– «Подсадной уткой» хочешь поработать… Причем неизвестно, кого и чего ловим…

– Нет, Вацлав, я не могу сказать, что хочу работать «подсадной уткой»! Просто понимаю, что нет другого выхода, – поправила она его.

– Я в открытую с тобой пойти не смогу – заметят и не подойдут, – пояснил Вацлав. – Но, конечно, тебя подстрахую. Иначе и быть не может. Влад мне не простит, если с тобой что случится.

С надеждой в глазах Фрося посмотрела на него.

– А листок проклятый мне куда деть? С собой взять?

– Знаешь, Фрося, мне иногда хочется уничтожить его к чертовой матери, чтобы уже и не было. Но что-то подсказывает, надо его сохранить, хотя бы еще на чуть-чуть…

– И у меня такое же чувство, – призналась Фрося. – А то получится, что зря столько людей пострадало.

– Постой! – прервал ее Вацлав.

– Что?

– Ведь началось все давно, со смерти Розалинды, потом Людвига. А новый виток пошел с тобой.

– Я жива.

– Тебя обокрали в поезде не просто так!

– Хочешь сказать, не деньги и документы были главным, а листок?

– Вот именно! Те, что ограбили тебя, наверное, получили именно такое задание – главное, листок с цифрами, а деньги взять для отвода глаз.

– Только вот не нашла я больше того, что «для отвода глаз», – нахмурилась Фрося.

– Наверное, ребята-акробаты задали пару неподобающих вопросов об этом листке. Поняли, что он что-то значит, и потребовали денег больше. Или стали шантажировать, мол, расскажут кому… Да мало ли что там было! Вот их и убрали… Потом, почувствовав скорую добычу, то есть наживу, убийца стал зачищать всех, кто хоть каким-то боком был причастен к этому делу. – У Вацлава загорелись глаза.

– Но зачем? – прошептала Фрося.

– Чтобы потом лично владеть тем, что там содержится.

– Он убил всех, даже тех, кто на него работал, а у меня листок, и я жива. Почему? – Ефросинья стала слышать стук собственного сердца.

– Я думаю, убийца в курсе, что листок у тебя. Ему так удобно. Он в курсе, что ты иностранка и особо никого тут не знаешь… А те немногие, с кем ты общаешься, перед ним как на шахматном поле, и он убирает фигуры одну за другой…

– Меня оставил напоследок? – уже не слышала своего голоса Фрося.

– Думаю, да. Ты для него – как надежный сейф с его бумажкой. Когда все будут ликвидированы, он придет, откроет сейф и возьмет свое, – сказал и сам испугался своих слов Вацлав.

Как она существовала последние сутки, Ефросинья не понимала. Жила словно в бреду, в каком-то странном тумане.

В состоянии выжатого лимона, в темной одежде, с трясущимися руками и ногами, с воспаленными глазами она и заявилась в пиццерию Валентины под вечер. Посетителей было уже мало, так как Фрося пришла после ужина, почти под закрытие. Хозяйку ресторана заметила сразу и заняла столик на двоих, хотя была в гордом одиночестве. Вспоминая слова Вацлава, девушка ощущала себя сейфом, в котором ничего не осталось. И теперь просто ждала того, кто попросит у нее листок, а после пристрелит. Внутренне она была готова ко всему и даже мысленно торопила наступление развязки, лишь бы уже этот кошмар как-то закончился – хоть в ту, хоть в иную сторону. Мимо ее столика в длинном фартуке прошла сама Валентина и не обратила на нее никакого внимания. Затем она прошла назад и снова мимо.

«Что сие значит? Это знак? Не она ли меня вызвала сюда?» – недоумевала Фрося.

И она привлекла к себе внимание, откровенно позвав ее к своему столику:

– Валентина, здравствуйте! Вы не помните меня?

– Я? – Лицо пожилой женщины приняло землистый оттенок.

– Я приходила сюда с Люсьен, вашей подругой, и с нами был парень Василий. Теперь вот… их нет. Я одна. Вы звали меня? Я пришла…

– Я? – снова переспросила Валентина. И обреченно проговорила, наклонившись к Фросе: – Пойдем, раз пришла…

Она провела ее служебным помещением мимо стерильной чистоты кухни, где что-то мирно жарилось и парилось, а работало всего двое людей в поварских одеждах. Валентина что-то сказала им по-польски и стала спускаться вниз, в подвал. Там, в небольшой комнате с ослабленным рассеянным светом, предложила девушке остановиться и тихо закрыла за собой дверь.

– К чему такие предосторожности? – спросила Кактусова.

Но Валентина не ответила. Зато прозвучал мужской голос: