Шкуро. Под знаком волка - Владимир Рынкевич

Теперь Шкуро вел два казачьих конных полка, два пластунских батальона и свой конвой. Знамя с грозным волком впереди. Знакомые станицы. В Бекешевской все начиналось. Вроде бы в этой хате объявился первый доброволец. Шкуро спросил едущего рядом адъютанта Первакова:

— Казака этой станицы Артюхова помнишь? Где он? В какой сотне? У него еще потом отца расстреляли, а мать умерла.

— В госпитале отдыхает. Когда Ставрополь обороняли, под пулеметы поскакал.

В Бургустанской были приключения. Помнили здесь Шкуро. Встречали на площади возле церкви, сожженной большевиками. «Ура» — негромкое: мало казаков осталось. Бабий плач по убитым громче. Не плач, а вой. Чуть не полстаницы в развалинах.

Суворовскую, тоже памятную по началу своего похода, пришлось брать с боем. Сам Шкуро, конечно, уже не мчался впереди лавы — теперь другое время, и его роль на войне и вообще в жизни другая. В генералы надо двигаться, а не под пули лезть. А пули густо летели навстречу отряду. На Ессентуки выступили в ночь на 27 сентября, на рассвете в конном строю атаковали и разогнали красных и… не стало полка. Рассыпались казаки по улицам: некоторые — по своим домам, другие — по чужим. Такое войско. Красные залегли на окраине парка и открыли бешеный огонь из винтовок и пулеметов. В панике скакали назад казаки — не лавой, а в рассыпную — и среди них метались лошади без всадников.

Конечно, полковник Шкуро не должен сам участвовать в таких свалках. Послал адъютанта с приказом командиру 2-го Хоперского полка повторить атаку в концом строю. Вперед рванулась еще одна лава и, не доскакав до проклятой рощи, отхлынула обратно под пулеметным огнем. И опять много лошадей без всадников. Погиб командир полка.

Справа от парка — станция. Пришлось о ней вспомнить — заиграл дымок паровоза под утренним солнцем, и двинулись оттуда зеленые коробки бронепоезда. Вспыхнули там искры пушечных выстрелов, загудели над головой снаряды, ухнули беспощадные разрывы. И вдруг… Сначала Шкуро увидел яркую вспышку над серединой бронепоезда и, лишь услышав радостные крики казаков, понял: Трепетун первым же снарядом подбил бронепоезд. Рассматривая в бинокль станцию, увидел, как появился второй бронепоезд. Снаряды продолжали разрываться неподалеку от наблюдательного пункта полковника. Тем временем 2-й Хоперский ворвался на станцию и… тоже исчез. Казаки рассыпались по домам и по железнодорожным путям в поисках добычи. Начальник штаба стоял рядом со Шкуро, но на лице его оставалось обычное сосредоточенно-спокойное любопытство игрока, уверенного в победе. Казалось, победа близка — оба бронепоезда ушли, но на станции появились густые цепи красных, вновь ударили пулеметы…

Долгий был бой, и закончился он победой. Казаки окружили красных, отступивших в сторону Кисловодска, — те собрали митинг и решили уходить, оставив раненых и больных. Оставлены были и две с половиной тысячи винтовок, двести тысяч патронов. Разбираться с трофеями и прочим Шкуро поручил начальничку штаба, а сам со своими верными адъютантами совершил объезд и Ессентуков, и Кисловодска, и Пятигорска. Спецзапас был хорошо пополнен. Но Шкуро вдруг почувствовал в набитых потайных карманах черкески, в сумах, перевозимых Наумом Козловым, отделениях денежного ящика, охраняемого казаками, какой-то непонятный изъян — словно бы все это оказалось фальшивым.

Возвращались в штаб, разместившийся в здании кисловодского Совдепа. Время обедать.

— С нами поедете, Андрей Григорьич? — спросил Кузьменко.

Николай стал очень предупредительным после того разговора.

— Нет, — ответил полковник едва ли не грубо.

— Что-то вы сегодня такой сумрачный? Я понимаю: казаков жалко. Погибли по неразумию.

— Ну да, — с некоторой злостью сказал Шкуро. — Мы разумные, а они нет. Все. Езжайте обедать. У меня здесь дел еще хватает.

В штабе открылось, чем было рождено это неожиданно возникшее чувство изъяна. Шифнер доложил, что среди трофеев оказалась радиостанция, и на ней уже работает свой радист — один из офицеров, освобожденных из тюрьмы. Радиостанция находилась в комнате рядом с главным кабинетом — здешний комиссар, наверное, и с Москвой разговаривал. Поручик, истощенный и бледный, но успевший побриться и надеть форму с погонами, доложил, что радиостанция в порядке и принимает сигналы с расстояния чуть ли не 1000 верст.

— А в штаб главнокомандующего генерала Деникина мы можем передать донесение? — спросил полковник.

— Так точно, ваше превосходительство. Волну штаба я знаю. Дайте текст донесения, и я тут же по Морзе отстучу.

Над донесением Шкуро серьезно думал сам, не стал поручать Шифнеру. Стоял у окна, смотрел, как гонят верховые казаки пленных по улице, подстегивая их нагайкой. Несколько тысяч испуганных мужиков, многие в грязных окровавленных бинтах, среди них, конечно, и большевики. Вот если бы Деникин увидел эту картину, подтверждающую победу.

Донесение, немедленно превратившееся в короткие и длинные попискивания радиостанции, получилось такое:

«Главнокомандующему генералу Деникину. Выполняя план совместных действий с войсками, наступающими на Невинномысскую, Кубанская казачья дивизия под моим командованием ударила в тыл красным по направлению на Кисловодск. Докладываю: красные разгромлены, взяты Кисловодск, Ессентуки, Пятигорск, более 5 тысяч пленных, артиллерийская батарея, 3 тысячи винтовок, 300 тысяч патронов и другие трофеи.

Полковник Шкуро».

Ждали ответа всего минут десять. Замигала лампочка, сквозь треск проник тревожно тонкий сигнал, поползла лента с точками-тире. Поручик сказал, что может сразу читать, и Шкуро согласился.

— Полковнику Шкуро, — читал радист. — Главнокомандующий возмущен… Нет, я лучше запишу и передам вам, господин полковник.

Шифнер и другие офицеры смотрели в пол. Шкуро взял бумагу с текстом радиограммы и отошел к окну.

«Полковнику Шкуро. Главнокомандующий возмущен невыполнением вами директивы. По вашей вине сорвана операция взятия Невинномысской. Донесения только шифром.

Романовский».

Прочитав, Шкуро тихо выругался: «Что еще за директива, твою мать…» Потом обратился к радисту:

— Почему без шифра передали?

— Я не знаю шифра, господин полковник.

— Начальник штаба» вам известен этот шифр?

— Нет, Андрей Григорьевич, но я пошлю офицера связи…

— Чтобы завтра был шифр. Перваков, пошли. — Он направился к дверям, остановился, сказал со злобой: — Да, Антон Михайлович, пленных комиссаров сегодня же судить военным судом, осужденных повесить завтра на площади Поручите Логинову все подготовить.

V

Выстрелы, виселицы, бегство от смерти — так начиналась их любовь, их совместная жизнь. В то утро, когда разбудили разрывы снарядов, в мыслях Лены мелькнула страшная мысль, что так будет всегда: выстрелы, виселицы, казни. В номер ворвалась Катя Буракова — примчалась из Кисловодска спасать красного журналиста. Не обращая внимания на то, что Михаил, стоя в нижнем белье, что-то ищет в шкафу, она нетерпеливо торопила: