Краткая история тракторов по-украински - Марина Левицкая

Из всей лагерной детворы одна лишь робкая, тихая, как мышонок, малютка Вера никогда не платила сигаретного налога. Как можно было это допустить? Вера убеждала, что ее родители не курят и обменивают свои сигареты на еду и одежду.

— Тогда ты должна украсть их у кого-то другого, — сказал Кишка.

Ваненко и молдаване ухмыльнулись. Лена подмигнула.

Вера была в растерянности. Где взять сигареты? Она прокралась в бараки, когда там никого не было, и стала рыться в жалких пожитках, сложенных под кроватями. Но кто-то поймал ее и оттаскал за уши. Онемев от страха в ожидании побоев, стояла она в углу двора, подыскивая, где можно спрятаться, хоть, конечно, знала, что, где ни спрячься, все равно ее найдут. Потом она заметила куртку, висевшую на гвозде возле двери. Это была куртка охранника — сам он стоял аж возле внешнего забора и, глядя в другую сторону, курил сигарету. Проворная, словно кошка, Вера сунула руку в карман куртки и нашла там почти полную пачку сигарет. Она спрятала ее в рукаве платья.

Позже, когда за ней пришел Кишка, она отдала пачку. Тот был в восторге. В армейских сигаретах табак был гораздо лучше той дряни, которую скупо выдавали работникам.

Если бы Вера взяла одну-две сигареты, ничего бы, возможно, не случилось. Но охранник, конечно, заметил пропажу целой пачки. Он расхаживал по двору с плеткой в руках и приставал ко всем детям по очереди. Из-за отсутствия курева он стал раздражительным. Кто-нибудь видел вора? Кто-то должен знать. Если они не сознаются, весь блок будет наказан. Родители тоже. Никому не видать пощады. Он пробормотал что-то об Исправительном блоке, откуда мало кто возвращался живым. Дети о нем тоже слыхали и страшно перепугались.

В Веру ткнул пальцем сам Кишка.

— Пожалей, начальник, — залепетал малец, весь съежившись, когда охранник схватил его за ухо, — это она — вон та, тощая, — стащила и раздала всем детям.

Он показал на малютку Веру, молча сидевшую у двери одного из бараков.

— Ты?

Охранник схватил малютку за шкирку. Ей не хватило духу отпираться. Она расплакалась. Он затащил ее в караульное помещение и запер на замок.

Вернувшись с завода и не найдя Веры, мама отправилась на ее поиски. Кто-то подсказал ей, куда заглянуть.

— Ваша дочь — гадкая маленькая воровка, — сказал охранник. — Ее нужно проучить.

— Нет, — взмолилась мама на своем ломаном немецком, — она не ведала, что творит. Ее подговорили старшие ребята. Зачем ей сигареты? Неужели вы не видите — она просто глупая малышка.

— Глупая, согласен, но мне нужны мои сигареты, — сказал охранник. Он был высокий, моложе мамы, и говорил медленно. — Вы должны отдать мне свои.

— Извините, но у меня нет. Я их обменяла. Понимаете, я не курю. На будущей неделе, когда нам заплатят, можете забрать все.

— При чем здесь будущая неделя? На будущей неделе положение изменится. — Охранник начал стегать их плетью по ногам. Его лицо и уши зарделись. — Вы, украинцы, неблагодарные свиньи. Мы спасли вас от коммунистов. Привезли в свою страну, кормим вас, даем вам работу. А вы только и думаете, как бы нас обокрасть. Что ж, вы хотите получить урок? Для таких подонков, как вы, у нас есть Исправительный блок. Слыхали о Блоке Ф? И как заботливо мы там за вами ухаживаем? Скоро сами обо всем узнаете.

До всех доходили слухи об Исправительном блоке — ряде из сорока восьми очень тесных бетонных карцеров без окон. Эти карцеры находились в стороне от исправительно-трудового лагеря — наполовину зарытые в землю и напоминавшие вертикальные гробы. Зимой мучения усугублялись из-за дождя и холода, а летом — от обезвоживания. Кое-кто видел, как через десять, двадцать или тридцать дней оттуда вытаскивали обезумевших, худых как скелеты людей. Говорили, что тех, кто просидел дольше, живыми уже не извлекали.

— Нет, — умоляла мама. — Сжальтесь!

Она схватила Веру и спрятала в складках юбки. Они прижались к стенке. Охранник подходил все ближе и ближе — над ними нависало его лицо. На подбородке блестела тонкая, мягкая, светлая щетина. Наверное, ему было лет двадцать с чем-то.

— Вы такой приятный молодой человек, — упрашивала мама, запинаясь на трудных немецких словах. В ее глазах стояли слезы. — Прошу вас, сжальтесь над нами, молодой человек.

— Хорошо, мы сжалимся. Не станем разлучать вас с ребенком. — Когда он быстро заговорил, пьянея от собственной власти, у него изо рта, где торчали кривые зубы, полетели брызги слюны. — Ты пойдешь вместе с ней, подоночья мать.

— Зачем вы это делаете? Разве у вас нет сестры? Нет матери?

— Зачем ты говоришь о моей матери? Моя мать — добрая немка. — Он минуту помолчал, сморгнул, но сила возбуждения была слишком велика или же его подвело воображение. — Мы научим тебя воспитывать детей так, чтобы они не воровали. Мы вас перевоспитаем. И твоего подоночьего мужа тоже, если он у тебя есть. Вас всех исправят.

Все кругом было окутано тьмой. Потом с нижней койки до меня донеслось тихое хныканье. Я лежала неподвижно, пытаясь понять, что это, поскольку никогда не слышала ничего подобного — отказывалась слышать этот звук, никогда не допускала его возможность. Старшая Сеструха плакала.

Когда-нибудь я еще расспрошу Веру об Исправительном блоке, но сейчас не время. Или, может, сестра права: возможно, о некоторых вещах лучше не знать — ведь потом о них никогда уже не забудешь. Отец с матерью никогда не рассказывали мне об Исправительном блоке, и я выросла, не догадываясь о том мраке, что таится на дне человеческой души.

Как они прожили остаток жизни с этой ужасной тайной, похороненной в их сердцах? Как могли выращивать овощи, ремонтировать мотоциклы, отправлять нас в школу и волноваться о результатах экзаменов?

Но им это удалось.

— Папа, прошу тебя, прояви благоразумие, — сказала Старшая Сеструха, с грохотом поставив на стол кувшин с молоком. — Ты не можешь быть отцом ребенка. Почему она, по-твоему, убежала, когда я предложила пройти тест на отцовство?

— Вера, ты всегда була диктатором и сувала нос не в свои дила, — ответил отец, залив воздушную пшеницу жирными молочными вершками и засыпав ее целой грудой сахара. — Отстань од меня. Вертайся назад у Лондон. Пожалуста! — Руки у него тряслись, но он все равно пытался набить себе рот, потом закашлялся, и зерна, словно снаряды, полетели через весь стол.

— Попробуй хоть раз в жизни вести себя как взрослый. Где твои мозги? Ты — не отец ребенка, ты сам — ребенок. Посмотри на себя — ты же стал совершенно инфантильным!

— Инхвантилизьм — детска болезнь! Ха-ха-ха! — Он стукнул ложкой по столу. — Вера, з каждым днем ты усе бильше похожа на Ленина.

— Тест на отцовство — это хорошая идея, — ловко ввернула я. — Ведь ты узнаешь не только то, являешься ли отцом, но и мальчик это или девочка.

— Ага, — он аж перестал кашлять. — Хороша идея. Хлопчик чи девочка. Гарна идея.