Сильвандир - Александр Дюма

— Как это «отказали от дома»?! — прервал его Роже. — Да что вы такое говорите?

— Друг мой, вы еще очень молоды и чистосердечны, — отвечал Кретте, — у вас неискушенный ум, так вот запомните: если друзья жены почти всегда становятся друзьями мужа, то друзья мужа никогда почти не становятся друзьями жены.

— Почему это?

— Вы спрашиваете, почему?.. Было бы слишком долго вам это объяснять, быть может, я когда-нибудь напишу на сей счет два, а то и три тома, разумеется, когда хорошенько усвою правила правописания. А пока скажу только одно: верьте всему, что вам расскажут обо мне, но если кто-либо сообщит вам, будто я волочусь за госпожой д'Ангилем, этому вы не верьте. Вы меня знаете, Роже. Даю вам слово дворянина, что ваша жена всегда будет для меня священна, как если бы она была моей сестрою.

— В моем доме вас всегда будут принимать как брата, — отвечал Роже, — вам никогда не откажут от дома, разве только вы сами не захотите бывать у нас. Пусть уж лучше пропадут пропадом и моя жена, и все мое состояние, но наша дружба никогда не прекратится!

— Да будет так! — подхватил Кретте.

Маркиз стал часто бывать в доме шевалье, но из деликатности он никогда не появлялся один и неизменно приезжал в такие часы, когда там бывали гости. Уходя, он почти всегда уводил с собою и друзей, приезжавших вместе с ним. Словом, верный своему обещанию, Кретте выказывал знаки внимания одному только Роже, и это привело к тому, что г-жа д'Ангилем сперва начала его презирать за безразличие к ней, а затем возненавидела как своего личного врага.

Надо заметить, что особняк виконта де Бузнуа, ставший домом шевалье д'Ангилема, довольно скоро сделался местом, где собиралось хорошее общество. Красивая и неизменно любезная Сильвандир привлекала к себе воздыхателей подобно тому, как мед привлекает мух. Однако Кретте вместе с д'Эрбиньи и Кло-Рено постоянно были начеку. Своим победительным видом и остроумными шутками он разгонял этих мух, что, разумеется, встречало полное одобрение Роже. Посему прошло почти полгода, а г-жа д'Ангилем все еще не могла добиться того, чтобы о ней заговорили в свете, хотя в глубине души ей этого, быть может, и хотелось.

Но одного ей безусловно хотелось — приблизиться ко двору, и она решила прибегнуть для этого к показной набожности; однако маркиз и его приятели открыто заявляли, что они терпеть не могут «старуху», как в их кругу именовали г-жу де Ментенон, что они против «иезуита», как они именовали отца Летелье, против «ископаемых», как они именовали придворных, и против «старой марионетки», как они именовали самого Людовика XIV.

В этом, как и во всем остальном, шевалье был заодно со своими друзьями; когда Сильвандир стала настойчиво говорить о том, что она хочет видеть у себя людей более набожных и преданных церкви, он тут же объявил, что не намерен превращать свой особняк в монастырь и что, ежели в доме появятся аббаты, он в пику этим священнослужителям в черных сутанах пригласит сюда мушкетеров всех мастей.

Как видит читатель, Роже парижский уже далеко ушел от Роже амбуазского, муж Сильвандир ничем не походил на юношу, влюбленного в Констанс, вольнодумец и враг святош не имел уже ничего общего со школяром, собиравшимся стать иезуитом.

Уразумев, что сила не на ее стороне, Сильвандир была вынуждена уступить.

Как раз в это время метр Буто стал добиваться кресла президента. Шевалье рассказал о вожделениях своего тестя маркизу де Кретте, и тот с присущей ему обязательностью принялся вместе со своими друзьями за хлопоты; однако, хотя они пустили в ход всю свою любезность и обходительность, на какую только были способны, их настойчивые попытки ни к чему не привели, и они вскоре поняли, что, полагаясь только на собственные силы, ничего не добьются.

Кто-то рассказал отцу Сильвандир, что некий маркиз де Руаянкур, усердный посетитель месс и молебнов, в большой фаворе у г-жи де Ментенон. Метр Буто вспомнил, что года три или четыре назад в суде разбиралась тяжба маркиза и он готовил доклад по этому делу; тяжбу выиграл г-н де Руаянкур.

Метр Буто отправился с визитом к маркизу, решив напомнить ему об обстоятельствах, судебного разбирательства; тот очень любезно принял его и сказал, что ничего не забыл.

Судебный советник подумал, что рекомендация красивой женщины ему не повредит, и попросил у своего зятя разрешения представить молодоженам маркиза де Руаянкура; шевалье, недолго думая, согласился.

Итак, маркиз де Руаянкур был представлен Роже, которому он наговорил множество самых учтивых слов, и Сильвандир, которая при этом скромно опускала глаза.

Шевалье, надо сказать, был весьма учтив с маркизом, отчасти повинуясь законам вежливости, отчасти потому, что с таким человеком лучше было оставаться в хороших отношениях, нежели в дурных: маркиз слыл всемогущим фаворитом сильных мира сего, он был допущен к скромным трапезам г-жи де Ментенон и полновластно царил в приемной отца Летелье.

Через две недели после первого визита г-на де Руаянкура метр Буто был назначен президентом.

Вполне понятно, что теперь в особняке д'Ангилемов весьма любезно принимали человека, которому были стольким обязаны. И потому во время второго своего визита маркиз был встречен с еще большим почетом, чем во время первого. Беседуя с Роже, он сказал, что достойно удивления, почему шевалье д'Ангилем, человек молодой, богатый и родовитый, не добивается никакой должности при дворе или в армии, и маркиз тут же любезно предложил шевалье свои услуги. Роже всегда был не чужд известного тщеславия, и он поспешил поблагодарить маркиза. Позднее, рассказывая об этом разговоре де Кретте, испытывавшему явную неприязнь к новому гостю, Роже признался ему, что маркиз де Руаянкур кажется ему человеком весьма приятным и весьма обязательным.

Однако, как мы уже сказали, между друзьями существовало некоторое расхождение на сей счет. Кретте смотрел на маркиза де Руаянкура крайне недоброжелательно; он знал, как извилисты пути всех этих придворных с ханжескими манерами и повадками: их стараниями и были погашены все те очаги веселья и радости, коими были отмечены первые две трети правления великого монарха. Если бы

«Тартюф» был написан в эпоху, когда маркиз де Руаянкур пользовался влиянием, пьеса эта никогда бы не увидела сцены.

Сильвандир изо всех сил убеждала мужа не отказываться от покровительства любимца г-жи де Ментенон.

— Мы будем приняты при дворе, — говорила она, — быть может, у нас там появятся даже собственные апартаменты.

— А зачем вам это? — удивлялся Кретте, — Разве не лучше быть господином в своем собственном доме, как Роже, нежели подчиняться унылым прихотям старого короля, который вечно пребывает в дурном расположении духа: ведь его никто уже не может развеселить, даже сама госпожа де Ментенон! А что до апартаментов в Версале, то, поверьте, в вашем особняке найдется десяток куда более уютных и удобных покоев. Если бы еще д'Ангилему дали полк… Но, черт побери, хоть он и храбр, как Александр, Ганнибал и Цезарь, вместе взятые, мне сдается, что он вовсе не расположен воевать. У меня у самого был полк, так вот я уступил его. Быть может, я еще вернусь в армию, но только тогда, когда госпожа де Ментенон больше не будет у нас военным министром.