Грешная и желанная - Джулия Энн Лонг

Вернувшись домой, она разобрала присланные ей букеты (на этот раз целых пять!). Уже открыла рот, чтобы попросить лакея отнести часть из них на церковный двор, чтобы дамы из Общества защиты бедняков Суссекса смогли снова положить цветы на неухоженные могилы.

И помедлила, подумав об Оливии и Лайоне Редмонде, о том, как тот пропал, и внезапно поняла, что сегодня видит совсем не ту Оливию, какой та была до его исчезновения.

Именно это Йен и пытался ей объяснить. Йен любит сестру, и Йен знает, что такое «уход», и он доверил ей, Тэнзи, эти сведения, потому что знал – она поймет. И – о, да! – она понимает, еще как.

Тэнзи аккуратно вынула из букетов все карточки.

– Скажите, пожалуйста, Оливии Эверси, что все это принесли для нее.

Лакей кивнул, как будто это совершенно обычная просьба.

Она медленно, размышляя, поднялась вверх по мраморной лестнице.

Затем устроилась за небольшим письменным столом и вытащила список требований, уже выглядевший довольно потрепанным и грязным по краям. Слишком часто она его вытаскивает. Но опять же, она довольно многое поняла за небольшой промежуток времени.

На первый взгляд кажется, что лорд Стэнхоуп отвечает многим из этих требований. Забавно, как каждый новый день открывает ей еще несколько, вроде бы исключительно важных.

Перо зовет, так что Тэнзи взяла его, покрутила между пальцами и только потом осторожно добавила два новых, важнейших пункта.

Должен иметь несколько интересных шрамов.

Дает мне возможность почувствовать себя более живой, чем с кем угодно другим.

Вот это последнее важнее, чем все прочие пункты. В прошедшие несколько лет Тэнзи мало что ценила по-настоящему, но Йен Эверси резко вернул ее обратно на землю, показав при этом звезды.

На первый взгляд то, что она собирается сделать, более чем безрассудно. Вряд ли это можно назвать поступком человека, обеими ногами прочно стоящего на земле.

Но это одно из самых разумных и продуманных решений из всех, что ей довелось принять за очень долгое время.

Йен то погружался в сон, то выныривал из него, как обломок кораблекрушения, плывущий по неглубокой речке.

Она не должна приходить к нему!

Он молился, чтобы она не пришла.

Он снова проснулся и теперь лежал в безмолвной тьме. И чувствовал себя последним ублюдком. Совершенно ничтожным, похотливым ублюдком. Который хотел то, чего хочет, и воспользовался всеми хитрыми уловками и способами убеждения, чтобы этого добиться.

Ночь все тянулась.

И теперь он боялся, что она не придет.

Он не имел никакого права поступать так с ней. Воспользоваться ее чувственностью, чтобы соблазнить, убедить. Внушить ей сомнения в будущем, при том что он искренне, по-настоящему искренне хочет, чтобы она была счастлива и получила то, о чем мечтает.

Ну конечно же он желает ей жизни, полной счастья, гораздо больше, чем хочет заняться с ней любовью.

Нет, он не уверен.

Если бы только можно было провести с ней одну ночь. Одну-единственную. А потом всю жизнь раскаиваться. Разумеется, далеко за морем.

Ирония в том, что это, вполне вероятно, и есть месть герцога. Желать за гранью разумного ту единственную женщину, которую он не должен и не может получить – и, скорее всего, никогда не получит.

Самая долгая со времен войны ночь все тянулась и тянулась бесстрастно, а Тэнзи все не шла. Под тяжестью разочарования он в конце концов рухнул в сон, как камень, брошенный в бездну.

Через какое-то время (было еще темно) он снова проснулся и пошевелился. Повернул голову – фитиль в лампе почти сгорел.

Он снова повернул голову к окну и застыл.

Она сидела в изножье кровати.

Они долго молча смотрели друг на друга.

– Мне снится сон? – спросил Йен.

Перед ее ответом прошла вечность, уложившаяся в несколько секунд.

– Нет. – Шепотом. Неуверенно. Немного испуганно. И чуть весело.

Она пришла.

Молча, очень медленно он откинул одеяло, молча двинулся к ней. Без преамбулы взялся за подол ночной рубашки и неторопливо снял ее через голову.

Она подняла руки, помогая, и снова их уронила.

И теперь сидела перед ним обнаженная, а сердце ее колотилось так громко, что кровь шумела в ушах.

Он медленно положил ее на кровать.

Она обняла его за шею. И – о! – какое счастье – прикосновение его кожи. Жар, вес и сила его тела. Она прильнула к нему, наслаждаясь тем, как царапают соски грубые волосы на его груди. Он зарылся лицом в ее шею и вздохнул, нежно, жарко поцеловал ее под ушко, и она почувствовала, что начинает таять, полностью подчиняясь ему. Его губы скользнули к деликатным косточкам ключицы, она выгнула спину и зарылась пальцами в его неприлично мягкие, чудесные волосы. Нашла его уши, провела по ним пальцами, провела пальцами по твердому изгибу плеча. Наслаждаясь тем, как много ей еще предстоит открыть.

Ими овладело своего рода неистовство, словно нагота превратила их в первого мужчину и первую женщину и они первыми на земле открыли секс.

Не было никаких разговоров, никакой утонченности, никакой нежности. Он накрыл ее своим телом, будто она давняя его любовница, и она подчинилась, как во сне, не зная, куда это приведет, зная только, что пойдет за ним куда угодно – туда, куда он ее поведет. И в безмолвной темноте только это и казалось ей правильным, только в этом и крылся весь смысл существования.

Он нашел ее губы, поцелуй был жестким, голодным, глубоким, он будто наказывал ее, будто ждал этого поцелуя целую жизнь, а она лишала его того единственного, без чего он просто не мог выжить. Она прижимала его затылок обеими руками, отдавалась тяжелой темной сладости его рта, гладила его по волосам, успокаивала, усмиряла его, и поцелуй сделался более томным, более глубоким, более проникающим. Он каким-то образом чувствовался всем ее телом, проникал в кровь, как опиум. Медленнее, медленнее. Словно замедляясь, они превращали время в своего раба, и оно могло остановиться так надолго, как они только пожелают.

Он нежно оторвался от ее рта и прижался лбом к ее лбу, дыша жарко и хрипло. Она чувствовала, как поднимаются и опускаются его плечи.

– Как я тебя хотел! – То ли прошептал, то ли простонал ей в рот.

Заскользил губами по ее горлу, ниже, ниже, нашел сосок, обвел его сильно, напряженным языком.

Она ахнула и выгнулась, и он сделал это снова, затем сомкнул на нем губы и пососал.

– О боже, Йен. – Прерывистый шепот.

Он повторил с другой грудью, а потом его губы заскользили ниже, ниже, ниже, добравшись до места, где разделяются ребра, задерживаясь на долю секунды, чтобы каждая клеточка на их пути загоралась огнем.