Проигрыш - дело техники - Сантьяго Гамбоа

— Не уходи, Виктор. Вот так не уходи! Я надеялась побыть с тобой, сколько необходимо, чтобы все улеглось.

— Хочешь сказать, чтобы мы расстались друзьями.

— Да!

— Это невозможно.

Глаза Моники повлажнели. Виктор достал сигареты и некоторое время молча курил у окна. Потом спросил:

— Что ты сказала Оскару?

— Что нам с тобой надо поговорить.

— Он знает, что прошлой ночью мы спали вместе?

— Нет.

— Тогда мне лучше уйти. Ты не станешь обманывать его из-за меня.

— Опять ты кокетничаешь! Сядь лучше. Ты прекрасно понимаешь, что речь сейчас не об Оскаре.

— Нет, об Оскаре! Ты бросила меня из-за него.

— Я тебя не бросила, просто у нас ничего не получилось! И Оскар здесь ни при чем!

— В последний раз, когда я видел вас вдвоем, мне почудилось, что он очень даже при чем.

Моника покраснела. Силанпа отвел от нее взгляд.

— Ты не должен был видеть, я потом чувствовала себя так…

— Я себя чувствовал хуже!

Моника обняла его, обливаясь слезами, а ему показалось, что огромное расстояние отделяет его от нее и от того, что они прожили вместе.

— Прости меня, я вела себя, как сучка!

— Не надо! — Силанпа почувствовал себя увереннее. — Скажи, я правильно понимаю: мы здесь для того, чтобы поговорить, выяснить отношения, и ты тогда сможешь жить со спокойной совестью, так?

— Не будь циничным. Если я сейчас с тобой, это что-то значит, правда?

— И что же это «что-то»?

— Не знаю.

— А ты постарайся понять, разобраться в себе.

— Я ничего не соображаю…

— Вчера ты сказала, что тебе меня не хватало.

— Непросто выбросить из памяти целых три года.

— И мне непросто. Я ведь тоже там был.

Силанпа оставил ее и снова поднялся. Настало время проявить волю.

— Пожалуйста, не уходи!

— Ты уже не та Моника, которую я люблю. От этой игры только больнее становится.

— Подойди ко мне, останься!

Силанпа встретился с ней взглядом и подумал, что хочет поцеловать ее. Но не поцеловал.

— Знаешь, то что я увидел тогда, застряло у меня вот здесь… Ты голая в постели, а из ванной комнаты выходит Оскар…

Глаза Моники снова наполнились слезами.

— Замолчи, забудь об этом, не вспоминай никогда!

— Не могу, само вспоминается, как только тебя увижу.

— А ты? Неужели ты за эти дни ни разу не переспал с другой женщиной?

Силанпа выдержал ее взгляд.

— Это не так, как у тебя. Ты уже была не со мной.

Щеки Моники покрылись ярко-красными пятнами. Она порывисто встала и отошла к окну. Силанпа приблизился к ней сзади и положил руку на плечо, но она резким движением сбросила ее.

— Славное истязание грешницы в исполнении апостола святого Виктора! И скольких же ты успел затащить в постель, если не секрет?

Силанпа снова попытался успокаивающе прикоснуться к ней, но она увернулась, отошла на середину комнаты, сняла туфлю и швырнула в него.

— Да как ты посмел! Я тут с ума схожу, тревожусь за него, а он… Убирайся отсюда немедленно, твою мать!

Силанпа шел по коридору, когда вторая туфля стукнулась в стену, пролетев в сантиметре от его головы. Сзади раздался крик:

— Ты мне заплатишь за это! — но не успел он дойти до лифта, как Моника догнала и повисла на нем. Силанпа почувствовал себя так, будто чья-то рука вытаскивает его из-под воды и окружающая действительность вроде бы вновь обретает смысл.

Оправившись от желудочной кондрашки, восстановив аппетит и спокойствие души, я с удвоенным пылом вернулся к исполнению долга, как лев, ринулся на улицы большого города в гущу опасностей. Трепещите, воры, повторял я про себя, как боевой клич, трепещите, ибо не будет вам от меня пощады и спасу! Однажды, патрулируя вместе с Монтесумой в окрестностях рынка Сан-Андресито и чувствуя, что пора бы подкрепиться, я предложил напарнику пойти посмотреть телевизоры в витринах магазинов бытовой электроники, где, как известно, с лотков на тротуаре торгуют такой жареной свининой, что просто объедение! И будто нарочно в подтверждение того, что нам в жизни постоянно ниспосылаются судьбоносные знамения, едва мы сделали первый шаг в направлении вожделенной свинины, как по радиотелефону поступила срочная ориентировка центрального полицейского участка всем патрулям о захвате заложников именно на рынке Сан-Андресито, вообразите такое совпадение! Группа вооруженных преступников засела в большом торговом павильоне и вела оттуда автоматный огонь. Мы с Монтесумой кинулись к месту происшествия и застали там штук пятнадцать полицейских машин, перегородивших все близлежащие проезды и улицы. Павильон был окружен охранниками правопорядка, капитан полиции через мегафон вел переговоры с террористами. Эти, прошу прощения, засранцы требовали пятьдесят миллионов песо и самолет, чтобы улететь за границу, а если их условия не будут выполнены, грозились взорвать павильон, в котором находилось еще примерно двести человек покупателей и продавцов. Монтесума и я поступили под команду капитана, и он приказал нам держать под прицелом один из боковых выходов. Мне еще не доводилось участвовать в крупной операции, и я радовался возможности на практике обучиться боевым приемам, хотя, несомненно, ставил служебный долг выше интересов педагогики. С некоторым сожалением я вспомнил о свинине, но такова судьба блюстителя общественного порядка — сплошные неожиданности и самопожертвование. Между тем засевшие в павильоне засранцы совсем оборзели и захотели еще больше денег, теперь уже шестьдесят миллионов, и Монтесума сказал мне с проницательностью, свойственной уроженцу юга, привыкшему взирать на мир с горных высот: «Это не обычные воры, это партизаны!» Тут прибыли спецподразделения, и бойцы в черной форме и вязаных шапочках-масках, вооруженные винтовками с оптическим прицелом, стали взбираться на крыши по периметру павильона. Я внимательно наблюдал за их действиями, брал себе на заметку в образовательных целях, а сам думаю: «Сейчас пальба начнется — только держись!» И только я это подумал, так и случилось, по радиотелефону поступила команда начать штурм павильона по сигналу, которым послужат первые выстрелы. Я передал приказ Монтесуме, который, кстати говоря, тоже выздоровел после давешнего шока и теперь опять заикался. Мы на всякий случай попрощались друг с другом, а я осенил себя крестным знамением, поскольку в подобных случаях лучше заручиться благосклонностью Всевышнего. И тут пошло-поехало! Загрохотали одиночные выстрелы, затрещали пулеметные очереди, даже забухали небольшие взрывы! Я издал свой боевой клич: «Вперед, Аристофанес, ибо для стража закона и воровская пуля оборачивается сахарной ватой!» — и бросился к ближайшей двери в павильон; Монтесума следовал за мной по пятам. Ворвавшись внутрь, мы увидели сквозь плавающий в воздухе дым целую толпу прижавшихся к полу людей, и тогда я принялся палить в глубь помещения! Кошмар длился с полчаса и прекратился так же внезапно, как и начался; наступила жуткая тишина. С вами, моими товарищами, я могу поделиться ощущениями военного человека: в эти первые мгновения после того, как смолкнут орудия, будто сам Господь поднимает палец и подносит к своим губам, в голову лезут разные мысли, и становится немного грустно, поскольку наступает познание истины. Между тем горе-террористы сдавались на милость победителям. Один из них лежал на полу, истекая кровью. Еще двое получили ранения, а остальные сложили оружие и выходили из павильона с поднятыми руками. По проходу между торговыми секциями я дошел до задней части павильона, а когда поравнялся с парфюмерным магазинчиком, услышал слабый стон. Заглянул внутрь и увидел упавшую в обморок девушку, которая начинала приходить в сознание. Я вошел в помещение магазинчика и справился у девушки о ее самочувствии. Она открыла глаза, посмотрела на меня, сначала удивленно, потом доверчиво и едва слышно спросила: «Что случилось?» Я объяснил, что опасность миновала, ситуация под полным контролем полиции, террористы обезврежены, после чего помог ей подняться с пола. Потом я вывел девушку на свежий воздух, поддерживая рукой за талию, и при свете дня разглядел ее получше: белая кожа, жаркие уголья очей, воздушные завитки волос… И, простите за пикантную подробность, когда я спросил, как ее зовут, девушка ответила с лукавой улыбкой на лице: «Мое имя Матильда, к вашим услугам!»