Планета шампуня - Дуглас Коупленд

Ах, Тайлер, посмотри на меня!… Разве я виновата, что я не замужем? Неужели мне так и жить трудовой советской клячей, каждый день вставать в четыре утра, месить тесто, выпекать хлеб, и так пройдет золотая пора моей жизни?

Сколько делаешь в жизни шагов, которые после уже не исправишь! Сколько возможностей упускаешь! Я только-только начинаю с этим смиряться. Я ни о чем не жалею, просто нужно смириться с собственными проколами и жить дальше. Не хотелось бы под конец превратиться в «старую мегеру», как ты любишь величать бедняжку миссис Дюфрень, которая, кстати сказать, на этой неделе заново покрасила свой «дискейленд» на лужайке. Красота неописуемая.

В дверь стучат. Бегу открывать.

ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ МИНУТ: Заказ на «Китти-крем»®! Ты был бы мной доволен. Не кто иная, как миссис Дюфрень, легка на помине, заказала «Киттипомпу», так что впредь нам негоже подтрунивать над ее садовой скульптурой, она теперь ценный клиент. Видишь, Тайлер, я тоже способна кое-что усвоить. Я не какая-нибудь конченая хиппица — рано еще на мне крест ставить.

Да, раз уж речь зашла о «Китти-креме»®, хочу сообщить тебе, мой юный предприниматель, что я вняла твоему совету и не далее как сегодня утром позвонила на пробу мистеру Ланкастеру, тому самому, кого ты называешь «Человеком, у которого 100 зверей и ни одного телевизора». Он просто душка! И знаешь? — у него действительно 100 зверей! Не квартира, а зверинец, а на месте бывшей столовой он устроил очаровательный, хоть и неглубокий, прудик для карпов. Загляденье. Мы с ним выпили пива (допускаю, что мистер Ланкастер — Альберт, если по имени, — является, пользуясь твоим выражением, «большим поклонником коктейлей», но, с другой стороны, опять-таки не исключено, что ему просто одиноко. Сколько бы радости ни доставляли Альберту его зверушки — всяких собачек, кошечек и птичек у него тьма, — люди, как ни крути, остаются единственными существами, с которыми можно поговорить, и совершенно очевидно, что Альберт говорит с людьми нечасто — или, наоборот, они с ним).

А человек он ужасно симпатичный. Подарил мне на прощание котеночка — малыша Нормана — названого братика для нашей Киттикати: он оставляет лужицы на половиках и за это на собственной шкурке постигает, что значит «любовь без поблажек», — и так будет продолжаться, пока он не научится делать свои дела где положено. Ты бы Нормана сразу полюбил. Не то что Киттикатя. Она потому и сидит на холодильнике. Ну да ничего, рано или поздно они поладят.

Выйдя от Альберта, я надумала (соберись с силами, ты уже большой мальчик) постучаться к Анне-Луизе, и она открыла мне, вся запыхавшаяся, — изводит себя своей аэробикой. Какие же вы еще дети! Короче, Тайлер, я рассказала Анне-Луизе о звонке с озера Тахо (уф, гора с плеч — теперь я могу не мучиться чувством вины), мы с ней выпили чаю, и, представь себе, это она надоумила меня не откладывая тебе написать. Я-то колебалась, полагая, что нужно дать тебе время сперва самому разобраться в своей жизни. Она, подозреваю, сочла, что я как мать веду себя безответственно, раз не попыталась с тобой связаться гораздо раньше, но мне ли наставлять кого-то на путь истинный, когда я сама семнадцати лет от роду (бедная моя мама!) сбежала из дома с Нилом. Видно, тяга к побегам у нас фамильная. Пожалуй, пока не поздно, надо приковать Дейзи цепью к радиатору.

Словом, сдается мне, Анне-Луизе ты все еще небезразличен. Она тебя знает лучше, чем ты думаешь. И довольно об этом. Ну вот, теперь телефон звонит! Жди.

СПУСТЯ ЭДАК ЧАС: Звонила какая-то тетка выяснить, когда мы чистили дымоход. Черт подери всех этих телефонных толкачей! (Прости за грубость [кстати, Скай еще занимается этой мурой?].) Потом я вышла на улицу убрать на зиму садовый стол и стулья. А потом Норман сделал свои дела куда полагается, и нужно было его поощрить. Без конца на что-то отвлекаешься.

Настроение у меня переменилось. И солнце скрылось за облаками. И сейчас у меня такое настроение, какое иногда на меня нападает… когда хочется спросить — где он, где тот близкий друг, кому я могла бы сейчас запросто позвонить? Вот если бы я могла позвонить такому другу и с ним поговорить, все было бы прекрасно. Да вот беда — я и сама не ведаю, кто этот друг. Но в глубине души я знаю, что причина моего настроения — в ощущении, что меня разобщили с моей внутренней сущностью.

Послушай хоть ты меня, Тайлер, — послушай свою разболтавшуюся мать-в-натуре. Господи, я так давно набираю этот воображаемый номер, что если бы на том конце вдруг ответили, я, вероятно, впала бы в прострацию и не сумела бы вспомнить, кому я звоню. Тебе такое чувство знакомо?

Охххх! У каждого из нас в душе столько тайн. Столько темного. Возможно, ты уже начал замечать это. Судя по адресу, который ты оставил Дейзи, ты сейчас в Западном Голливуде. Если мне не изменяет память о давних днях, связанных для меня с микроавтобусом-«фольксвагеном», Западный Голливуд — местечко неплохое, однако далеко не оазис патриархальной нравственности. Так что, возможно, теперь, когда ты там пожил, ты начал приглядываться к не самым светлым сторонам людской природы.

А! Как вспомнишь о собственной молодости… И все-таки, Тайлер, мне хотелось бы думать, что мой «заскок», растянувшийся на последние несколько лет, был не совсем впустую. Вот почему сейчас, мне кажется, пришла пора поделиться с тобой моими собственными представлениями о некоторых вещах — кто знает, может, когда-нибудь это поможет уберечься тебе.

Вот что я хочу поведать тебе, сын мой возлюбленный: очень скоро, если это еще не произошло, ты начнешь замечать черноту в каждом из нас. У тебя самого начнут появляться черные тайны, и ты мало-помалу станешь совершать черные дела. Ты будешь поражен, на какую душевную черствость, на какие неблаговидные помыслы и поступки ты, оказывается, способен, и все-таки ты не сумеешь этому воспрепятствовать. И к тому времени, когда тебе исполнится тридцать, у всех твоих друзей тоже будут черные тайны, но пройдет еще много лет, прежде чем ты доподлинно узнаешь, какие именно черные тайны они скрывают. Представляешь, каково играть в «летающую тарелку», фризби, посреди кладбищенских могил? Вот так будет выглядеть жизнь на этом этапе. И главную радость от общения с друзьями ты будешь извлекать из разительного контраста между тем сиянием, которым была озарена ваша юность, и чернильно-черным морем, которое теперь разливается у ваших ног.

А потом, когда ты доживешь до моих лет, ты увидишь, как твои друзья начнут умирать, терять память; ты станешь с горечью замечать, как кожа их покрывается сеткой морщин и увядает. Ты увидишь, как все их темные тайны начнут выходить наружу — как они будут сказываться на психическом и физическом облике твоих друзей и зазвучат в их собственных откровениях — да-да, Гармоник, Гея, Мей-Линь, Дэвидсон и все прочие, все по очереди начнут говорить начистоту, где-нибудь поближе к рассвету, пока ты смазываешь йодом их ссадины, делаешь необходимые приготовления, чтобы ввести им противостолбнячную сыворотку, звонишь в «911» и терпеливо ждешь, когда они выплачутся. И единственная награда за все это — за то, что их когда-то юные сердца превратились в черный битум, — в любви к твоим друзьям, которые после всего этого, как ни странно, станут тебе еще дороже, хотя из-за них мир покажется тебе пустыннее и страшнее, — и в их любви к тебе, потому что ты тоже станешь им дороже. Нулевой баланс (формула успеха из учебного пособия для распространителей «Китти-крема»®).