Окраина - Иван Павлович Кудинов

Михайлович? Вид у вас не очень… Возможно, вас что-то не устраивает? Питание, обращение надзирателей… Скажите, не стесняйтесь. Все уладим.

— Благодарю. Никаких претензий у меня нет.

— Ну, что ж, смотрите… я от чистого сердца. Кстати, одна из найденных прокламаций, сходного содержания, была переписана воспитанником кадетского корпуса Гавриилом Усовым… Вы его знаете?

Ядринцев помедлил, соображая, что может за этим последовать, и, сознавая, что переиграть жандармского подполковника не так просто, решил сказать правду:

— Да, братьев Усовых я хорошо знаю. Будучи здесь, в Омске, не раз бывал у них дома…

Рыкачев улыбнулся.

— Обещаю вам, Николай Михайлович, предоставить возможность снова с ними встретиться. Здесь, в следственной комиссии… И мы с вами еще не раз будем встречаться. Надеюсь, не очень вас утомил разговором? Выглядите вы все-таки неважно… Бледны и вид усталый. Может, доктора пригласить?

— Нет, нет, я совершенно здоров. Не беспокойтесь.

Ядринцев не знал, что часом раньше здесь же, в этой комнате, в присутствии председателя следственной комиссии Пелино и военного представителя штабс-капитана Фредерикса был допрошен Потанин. Держался Григорий Николаевич твердо, с достоинством, на вопросы отвечал уверенно, что дало повод подполковнику Рыкачеву написать в рапорте на имя генерал-губернатора:

«Потанин вел себя на допросе вызывающе… В нем вовсе нет ни сознания, ни искры раскаяния в своем заблуждении».

Комиссия, уверенная в виновности Потанина, решила не церемониться с ним, а вести разговор прямой и жестокий. Ему объявили, что он, бывший сотник Потанин, обвиняется в распространении идей, направленных на подрыв законной власти. Он внимательно выслушал и ответил:

— Я знаю.

— Вот и прекрасно! Это освобождает нас от ненужных вопросов.

— Скажите, — тотчас обратился к Потанину штабс-капитан Фредерикс, — меня, как военного, интересует ваша статья о сибирском казачьем войске, где вы пытаетесь местное начальство, его деятельность выставить в неблагоприятном свете. Прочтя это, казаки невольно могут сделать заключение, что правительство не заботится об их благосостоянии… Этот акцент вами сделан умышленно?

— Статья опубликована в официальном «Военном вестнике», — ответил Потанин. — Что я могу еще добавить?

— Это не уменьшает вашей ответственности.

— Более того, — сказал Рыкачев, — в письме к хорунжему Шайтанову, который находится в Москве, вы убеждали последнего непременно и как можно глубже изучать законы революции и политических переворотов… Какие революции имелись вами в виду?

— Те, которые нашли свое отражение в истории… А историю знать обязан всякий образованный человек. Это я и имел в виду.

— Но ни в одной истории нет и намека на то, чтобы опыт революции изучался применительно к Сибири. А вы об этом говорите открыто. Это как понимать?

— Сибирь нельзя рассматривать вне исторической связи…

— Хорошо, об этих связях мы поговорим чуть позже. А сейчас скажите: каким образом у музыканта войскового хора урядника Михайлова оказались сочинения Бюхнера?

— Возможно, на этот вопрос сам Михайлов лучше ответит.

— А он уже ответил: Бюхнера он получил от вас. Вы не отрицаете этого?

— Нет. Но прошу оставить урядника Михайлова вне подозрений; я просил его лишь переписать сочинения Бюхнера.

— Почему именно урядника Михайлова вы об этом просили?

— У него хороший почерк.

Рыкачев прошел к столу, за которым на правах председателя сидел Пелино, открыл папку, взял какой-то листок и с усмешкой протянул Потанину:

— Вот. Можете убедиться: не такой уж хороший почерк у Михайлова, как вы утверждаете.

Потанин мельком глянул на листок, но в руки не взял.

— Эту бумагу он писал, наверное, второпях, без особого старания… и в состоянии крайнего волнения.

— А Бюхнер… зачем вам понадобилось переписывать его сочинения? — спросил Пелино. — И что это вдруг вас заинтересовал этот немецкий бунтовщик?

— Бюхнер заинтересовал меня как замечательный писатель и демократ.

— Вы и немецкую демократию решили применить к Сибири? — с усмешкой заметил штабс-капитан. — Ну, и как? Подходит?

— Демократия — не кафтан… Демократия, если она действительно демократия, одинаково применима к любой стране — будь то Россия или Германия.

— Но речь идет о Сибири.

— А я не отрываю Сибирь от России.

— Увы! Содержание прокламации, которую вы и ваши друзья распространяли, говорит обратное… Сепаратистские замыслы ваши слишком очевидны. И потом, — добавил штабс-капитан, — в прокламации вашей немало бюхнеровских мыслей. Как это у него: мир хижинам, война дворцам?..

— Не могу этого отрицать, — сказал Потанин.

* * *

Подполковник корпуса жандармов Рыкачев рапортовал генерал-губернатору Западной Сибири:

«По обстоятельству дела очевидно, что главные виновники — Потанин и Ядринцев — получили настоящее революционное направление в С.-Петербурге, где они являлись слушателями университета и откуда возвратились около 1863 года».

Изустно же, с глазу на глаз, подполковник говорил:

— Ваше высокопревосходительство, должен вам признаться. Следствие весьма усложнено одним неприятным обстоятельством: томское начальство сделало большое упущение, произведя обыск у Потанина и Ядринцева, но не арестовав их немедленно, Подписка о невыезде из города не лишила их возможности общаться друг с другом, что и делали они свободно в течение трех дней. Этого времени было достаточно, чтобы сговориться, как вести себя на следствии, как и что отвечать на вопросы. Вот к чему приводит беспечность!..

* * *

Выяснилось: урядник войскового хора Михайлов, не имея на то свободного времени, поручил переписку сочинений Бюхнера бывшему писарю Войскового дежурства Соколову. Последний, закончив переписку, книгу вернул Потанину, который заплатил ему за работу четыре рубля… Однако означенного (рукописного) экземпляра в деле не оказалось, поскольку, по словам Потанина, рукопись осталась у Соколова, находившегося сейчас в экспедиционном отряде в Туркестане…

Председатель следственной комиссии член Совета Главного управления Западной Сибири действительный статский советник Пелино распорядился арестовать бывшего войскового писаря — в Туркестан был послан нарочный офицер.

Между тем в Омск доставляли одного за другим привлеченных по делу о сибирском сепаратизме: из Москвы хорунжего Шайтанова, из Нежинского пехотного полка, квартировавшего в Ярославле, прапорщика Зимина, из города Верного прапорщика сибирской конной батареи Бабикова, из Красноярска — бывшего студента Серафима Шашкова, из Иркутска — дворянина Николая Ушарова и учителя Николая Щукина… Секретным распоряжением было установлено:

«Корреспонденцию, получаемую в почтовых конторах на имя вышепоименованных лиц, задерживать и переправлять в следственную комиссию».

И теперь каждое утро подполковник Рыкачев начинал государственную службу… с чтения чужих писем. Это доставляло жандармскому подполковнику немало приятных минут — словно он украдкой, через замочную скважину, заглядывал в будуар хорошенькой женщины…

Следствие продолжалось. Продолжались аресты. К концу июля острог был забит, и комендант Омска подполковник Аммондати уведомлял следственную комиссию:

«Одиночных камер для помещения лиц, содержащихся по делу, производимому комиссией, более нет, а посему в дальнейшем арестованные будут содержаться в карцерах крепостного замка…»