Братья. Книга 1. Тайный воин - Мария Семенова

Почти до самой спальной хоромины они шли молча. У двери Сквара тихо сказал:

– Листки. У Ивеня под ногами…

– Листки, – потерянно вздохнул Ознобиша. И вдруг просиял: – Я без тебя в книжнице знаешь что нашёл?

– Закон, – напряжённо хмурясь, перебил Сквара. – Ну тот… помнишь?

Плотная страница, замусоленная пальцами учеников. Ребята засыпали с тоски, мечтая скорее дорваться до самострелов. Осоловелый взгляд Воробыша, резкий шлепок затрещины, дерзкий голос Пороши: «Господин стень, на что нам их Правда? Я думал, у нас закон всего один – воля Владычицы…»

– Если кто уворует и будет изобличён, пусть, идя на кобылу, несёт поличное… сиречь уворованное…

– Или изображение оного, – привычно подхватил Ознобиша. Запнулся, даже остановился. – Погоди, ты хочешь сказать… Ивень… жреческую книгу украл? Испортил?..

А сам мотал головой, не в силах представить, чтобы Ивень, которого он помнил добрым и честным, воровато озирался, дёргая листы с красивыми андархскими письменами и тонко выведенными рисунками. Он бы даже ту блудную грамотку на место вложил. Да чего ради красть-то её?.. И почему котляры предпочли догубить страницы, вместо того чтобы вшить их обратно?..

– Ничего я не хочу, – буркнул Сквара. Подтолкнул сироту, чтобы шёл дальше. – Я только… ну… те листки, они ведь не просто так были?

Ознобиша снова остановился, заморгал, начал икать:

– А я думал… Ве… тер… их… для костра…

– Пошли, – перебил Сквара.

Ухватил его за руку, крепко, так что плетежок вдавился узлами в кожу. Потащил за собой.

Дел у женщины вечно невпроворот. Даже если это совсем юная женщина. Едва выучившись держать в руках веретено, она прядёт нитки, точёт ткани и пояса: готовит приданое. Потом её сватают, расплетают волосы надвое, навсегда прячут их под сороку… и сразу настают новые хлопоты. Угождай, молодёнка, батюшке свёкру, государыне свекровушке, мужниным братьям и сёстрам. Всем кланяйся, да пониже. Готовь, прибирайся, чеши собак, корми прудовую рыбу. А если ещё и муж не больно ласковый попадётся…

– О чём слёзы, хорошавочка?

Голос прозвучал так внезапно, что Маганка сперва обернулась, а покрасневшие глаза прятать сообразила уже потом. В двух шагах позади, у забора, привалившись плечом и сложив на груди руки, стоял моранич.

Молодая женщина выронила бурачок с кормом, бухнулась на колени, ткнулась лбом в мшистую землю:

– Прости, милостивец…

Широкие ладони сомкнулись на плечах так, что затрепетала душа. Без усилия подняли, усадили на бревно. Моранич сел рядом. Она только видела скоблёный подбородок и губы, улыбающиеся из-под светлых усов, а выше взгляд вскинуть не смела.

– Что прощать? – спросил он весело. – Глазки, говорю, наплаканы отчего?

Она была нежная и вправду пригожая. Станет ещё пригожей, когда слезливую красноту заменит жаркий румянец, а ресницы вспорхнут счастливыми крыльями. Лихарь негромко спросил:

– А за твою обиду, красавица, никого не надобно поучить? Мужа там, батюшку свёкра? Может, с государыней свекровушкой любезно потолковать?..

Маганка испугалась:

– Что ты, милостивец… что ты…

И чуть заново в ноги ему не повалилась.

Лихарь её удержал. Сладко и жутко было чувствовать эти неодолимые руки и понимать: уж как пожелает он, так дело и станется.

– Ну, значит, всё хорошо у тебя, – легко согласился он.

Выпустил молодёнкины плечи. Потом вдруг наклонился, вновь обнял и крепко поцеловал прямо в уста. Поднялся, ушёл прочь, ни разу не оглянувшись.

Маганка осталась сидеть с ещё не просохшими следами слёз на щеках, только губы полыхали угольями. Ни о чём не успев задуматься, она уже знала, что мужу о встрече с Лихарем не расскажет.

– Ну как? – окликнул Лыкаш. Он стоял на четвереньках в снегу, заглядывая вниз. – Нашёл что-кось?

– Чтобочку нашёл, – отозвался раздражённый голос из ямы. – А рядом чтонибудка лежит. Отпрянь, Воробыш, и так темно!

– Ну тебя совсем, – обиделся Лыкаш.

Отошёл в сторону, взял топорик, стал обтёсывать палку.

Сквара вылез из ямы. Высота стен порядком превосходила его рост, приходилось вырубать приступочки в плотном снегу. Яма-напытóк была уже третья. И опять даром. На старый залив понемногу падали сумерки, скоро возвращаться. Сквара вымотался и промок, а награда за труды всё не объявлялась. По надсаде была и досада.

Он сердито вогнал лопату в сугроб:

– А мы всей сарынью хвалу поём каждый день, да погромче велят! За что велик почёт, если малой тростинки, точно золота, добиваемся?

Ямы в самом деле выглядели так, словно здесь дорогие самородки искали. Или, наоборот, собирались что-нибудь хоронить. Ветер пусть без охоты, но всё же разрешил Скваре поискать тростника на новые кугиклы. Только с поисками пока не везло.

Воробыш испуганно огляделся по сторонам:

– Болтовщину несёшь… Я-то ближник тебе, а вот другие… Доголосишься этак-то до кобылы!

Сквара пинком сбросил вниз кучу снега:

– Да кто тут услышит?

– Не сейчас, так назавтра уши найдутся, – сказал Лыкаш. – Не зови больше гулять. Это у тебя в холоднице перина припрятана, а я туда не ходок!

Сквара зло обернулся, но вдруг забыл сердиться, глаза блеснули искрами празелени.

В землю челом поздравствуем Царице

Купно со свитой высохших старух!

Спальников рать весёлая сбежится,

Битые камни выдрочит как пух…

Начал он тихо, просто чтобы подразнить дебелого Звигура. К последней строчке голос набрал крылатую мощь. С опушки внятно отозвалось эхо. Воробыш зажмурился, заткнул пальцами уши, принялся блажить:

– Не слышу ничего… Ну ничегошеньки… А Сквару этого, Опёнка лесного, как и звать, вовсе не знаю… Даже не ведаю, где то Правобережье, где вредные дикомыты живут… Не надо меня в холодницу-у-у…

Сквара фыркнул:

– Какая холодница? Тебя иначе накажут. Как приставят седмицу-другую тельницы в портомойне без смены месить…

Воробыш сморщился, застонал. Сквара обошёл его, пригляделся:

– Что тешешь?

– Скалку.

Сквара удивился:

– В поварне скалок недосталь?..

Лыкаш опустил поднятый было топорик:

– Мамонька и коржики, и ватрушки всё одной скала, а у Инберна их!.. Я даже рисунчатую видел, резную… а ещё каменную, чтобы сама тестишко попирала… И длинную, для лапши. А на пироги – трубкой… Во разных сколько!

Сквара слушал, держа в руках кожух.