Венерин башмачок - Алина Знаменская

Он испугался. Она оказалась далека от тех мыслей, что мучили его и не давали уснуть. Он испугался вдруг, что она может сказать: «Я уже решила». Ведь первый шаг сделан, она ушла от тетки. Вернулась в свою квартиру.

— Но после того… После Того как мы там, на реке… Я думал… — Петров мямлил как мальчишка. Он растерялся настолько, что готов был уцепиться за соломинку: — Ты же все вспомнила!

Лариса посмотрела на него долгим взглядом. Помолчала. Потом подошла к столу и поправила на нем свои бумажки.

— Мне было что вспомнить, — согласилась она.

— А именно что-то такое, из-за чего ты остаешься здесь? — догадался Петров.

— И такое, — согласилась она. — Здесь было много пережито. Целая жизнь.

— Но она — в прошлом! — яростно сопротивлялся он, наблюдая неотвратимое. — Он тебя больше не любит! И ты его тоже!

— Я его любила, — возразила Лариса, не глядя на Петрова. — Я все вспомнила. Как я ходила встречать его с работы. Как мы за грибами ездили.

— Да жизнь напичкана такими воспоминаниями! У нас с тобой их тоже будет полно, вот увидишь!

Лариса словно не слышала его. Она погрузилась в свой мир, и Петров не мог достучаться до нее.

— Как мы ребенка ждали, — продолжала Лариса. — Мы всегда ждали ребенка, у нас вся жизнь была подчинена этому. Однажды мы решили, что я забеременела. Так было несколько дней. И Стае принес вот этого зайца.

Лариса сняла с книжной полки красного велюрового зайца. Петров тупо уставился на него. Мороз побежал по коже. О чем она говорит?! И между тем возразить нечего. Воспоминания хлынули в ее сознание, сметая все на своем пути. Их мощный поток поволок за собой жалкие обломки настоящего. И он, Петров, со своей болью и со своей любовью, тонул в этом потоке. Несся в утлой лодочке без весел, обреченный. Что он мог сделать?

— Я понимаю, — хрипло сказал он, пряча глаза. Не хотел, чтобы она увидела его слабость. — Но я знаю, что это пройдет. Знаю и то, что ты не будешь с ним счастлива. Я жду тебя, понимаешь?. Я комнату приготовил для ребенка. Я во всей квартире сделал ремонт… — Он понимал, что говорит не то, не о том. Барахтался в словах, как мог, не теряя надежды выкарабкаться. — Это мой ребенок. Я уверен. Но я не поэтому, Ларис. Я тебя люблю! Я… Мы все тебя любим. Все ждем. Я, Сашка, Анька. Опять я не то говорю. То, что сейчас с тобой, это пройдет. Нужно по-новому жизнь начинать. По-старому не будет, поверь мне…

Петров говорил, и на него надвигалось ощущение, что он бежит за уходящим поездом. Поезд набирает ход, а ему нужно подобрать слова, способные остановить эту махину. Он плохой оратор и уже задыхается от бега.

Петров хрустнул суставами пальцев. Он не мог больше находить аргументы. Внутри все дрожало. Его подмывало схватить Ларису в охапку, утащить отсюда силой. Запереть под замок. И день, и ночь самому охранять ее. Он сделал движение в ее сторону, он потянулся руками, но услышал звук ключа в замке. Стасик.

Петров не ошибся.

Стасик вошел в прихожую робко, словно не к себе домой. Посмотрел на них с глупой улыбкой. По крайней мере Петрову улыбка Стасика показалась идиотской. В руках он держал большой пластиковый пакет с фруктами и соком. Петров молча кивнул на приветствие. Протиснулся мимо Стасика. Они еле помещались вдвоем в тесной прихожей. Ни слова не сказав, вышел из квартиры.

— Работаешь? — Голос Стасика изображал бодрость, но из него исчезла его всегдашняя нотка превосходства.

Лариса собрала бумаги и вернулась к компьютеру.

— А я тебе витаминчики принес.

— Спасибо. Положи на кухне. Обедать будешь?

— Сиди, работай! — засуетился Стасик. — Я сам!

Лариса чуть заметно улыбнулась. Кроме пачки пельменей, Стасик не найдет в холодильнике ровным счетом ничего. А ведь он даже готовый обед разогреть не мог.

Через минуту из кухни послышался бодрый грохот кастрюль. Стасик не молчал. Он весело вешал ей с кухни сплетни о своих клиентах. У нотариуса вообще жизнь «веселая». Он знает о людях то, что скрыто от других глаз.

Лариса набирала текст. Она плохо слушала Стасика. А между тем в его голове происходил сложный мыслительный процесс. Больше всего ему не хотелось принимать решения. Он любил, когда все происходит само собой. И сейчас, пристраиваясь к совершенно новой, изменившейся Ларисе, он чувствовал, что все происходит само собой. А ему только нужно плыть по течению. Но, плывя по течению, иногда так приятно обозревать окрестности!

В Ларисе появились черты, о которых Стасик не подозревал. И вопреки его намерениям эти черты притягивали, волновали. Стасик не спешил признаться себе, что получает некое эстетическое наслаждение, наблюдая ее отрешенный, самоуглубленный взгляд, ее округлившуюся фигуру. Он мог бы приходить сюда реже, гораздо реже, но уже считать себя образцом порядочности. Но приходил почти каждый день — носил продукты, пылесосил ковер и выносил мусор. Чем больше времени проходило, тем больше тянуло его сюда. Он не переставал удивляться себе, своим непонятно откуда взявшимся чувствам.

Сегодня Стасик принес свой спортивный костюм и домашние тапочки с намерением оставить веши здесь.

— Я положу тут, не помешают?

Стасик хотел, чтобы Лариса видела, что он оставляет свои вещи. Но она, казалось, вся была поглощена работой. Стасик подошел к окну, чтобы оказаться в поле ее зрения. За окном шел снег. Стасик сразу увидел скамейку, единственную в их дворе. Сейчас рядом с ней была припаркована его машина. На скамейке сидел мужчина без шапки. Снег изрядно засыпал его волосы. Это был Петров. До Стасика дошло, что тот сидит там все время, пока он находится у жены. Нотариус задернул тюль, вернулся к шкафу и молча выложил свои вещи на полку.

* * *

Бежала Чина к холму, не хотела верить проказнице-дочке. Не могли ее дали гореть! Там осталась старая мать-Прародительница, дед Пикульник… Там остались все, кого сердце Чины не смогло, не сумело забыть…

Нет, не ошиблась глазастая Черника. Еще находясь у подножия холма, Чина увидела страшные лапы дыма, вздымающиеся кверху.

Задыхаясь от боли предчувствий, взбиралась она по холму. Страшная картина открылась ей: вся сторона, вся ее близкая сердцу даль была объята пламенем. Упала Чина на желуди и заголосила, изливая священному дубу свою боль. Дуб зашумел в ответ, густо зашелестел листвой. Острые ветры собрались вокруг женщины и принялись зло швырять листву клочьями по поляне. Нельзя было выть и причитать у священного дуба. Знала об этом Чина, да не удержалась. А когда подняла глаза к небу, поняла, что натворила: тучи, словно взбитые из перьев дыма, собрались у нее над головой, деревья гнулись, шумели, ветви трещали.

Все вокруг изменилось до неузнаваемости. Духи леса бушевали и негодовали вместе с Чиной. Ее душа рвалась туда, где бушевало пламя. Но и лес, и священный дуб, и небо, и ветер напоминали ей, что она принадлежит им.