Песнь Ахилла - Мадлен Миллер

– Ахейцы!

На крик обернулись удивленные лица. На куче сваленных на помосте щитов стоял Ахилл. Прекрасный, сильный, серьезный – именно так и должен выглядеть настоящий победитель.

– Вы разгневаны, – сказал он.

Этим он привлек их внимание. Они и вправду были разгневаны. Какой же военачальник признает, что его воины могут сердиться.

– Поведайте свои обиды, – сказал он.

– Мы хотим уплыть! – раздался голос из задних рядов.

– Напрасная война!

– Предводитель нам солгал!

Поддерживая их, толпа зашумела еще громче.

– Уже четыре года прошло!

Последний выкрик был самым гневным.

Я их не винил. Для меня эти четыре года были роскошью, временем, которое мы с превеликим трудом вырвали у скупой судьбы. Но для них это была украденная жизнь: украденная у их жен и детей, у семьи и дома.

– Вы вправе сомневаться, – сказал Ахилл. – Вам кажется, вас обманули. Ведь вам была обещана победа.

– Да!

Я заметил, как перекосилось от злости лицо Агамемнона. Но он был зажат в толпе и не мог высвободиться или сказать что-то, не устроив потасовки.

– Скажите же, – спросил Ахилл, – по-вашему, ἄριστος Ἀχαιών станет сражаться в напрасной войне?

Воины молчали.

– Станет или нет?

– Нет, – ответил кто-то.

Ахилл серьезно кивнул:

– Нет. Не стану и готов на чем угодно в этом поклясться. Я здесь, потому что я верю, что мы победим. И я останусь до конца.

– Ну и оставайся! – Это крикнул уже кто-то другой. – А как быть тем, кто хочет уплыть?

Агамемнон раскрыл было рот, чтобы ответить. Воображаю, что он мог бы сказать. Никто никуда не уплывет! Отступников казнят! Ему повезло, что Ахилл его опередил:

– Уплывайте, когда вам вздумается.

– Правда? – с сомнением переспросил кто-то.

– Конечно. – Он помолчал, расплылся в самой своей приветливой, невинной улыбке. – Но, когда мы возьмем Трою, вашу часть сокровищ я заберу себе.

Напряжение ощутимо ослабло, кое-где послышались одобрительные смешки. Царевич Ахилл сказал, нас ждут сокровища, а там, где жадность, есть и надежда.

Ахилл заметил эту перемену. Он крикнул:

– Нам уже давно пора в битву! Не то троянцы решат, что мы их боимся. – Он выхватил сверкающий меч, воздел его над головой. – Кто докажет, что это не так?

После одобрительных криков начался страшный грохот: воины принялись отыскивать свои доспехи, выхватывать из общей груды копья. Мертвеца вскинули на плечи, унесли; все согласились, что при жизни от него были одни беды. Ахилл спрыгнул с помоста, прошел мимо Агамемнона, церемонно ему поклонившись. Царь Микен ничего не сказал. Но я заметил, что он еще долго не сводил взгляда с Ахилла.

После едва не вспыхнувшего восстания Одиссей придумал, чем занять воинов, чтобы у тех не оставалось времени на беспорядки: теперь вокруг всего нашего стана строили огромную стену. Одиссей хотел растянуть эту стену на десяток с лишним верст – отгородить наши шатры и корабли от троянской равнины. У ее основания будет утыканный кольями ров.

Когда Агамемнон объявил об этой затее, мне казалось, все сразу поймут, что это просто-напросто хитрая уловка. За все годы войны, сколько бы троянцев на нас ни нападало, стан и корабли всегда оставались в безопасности. Да и потом – кто сумел бы проскочить мимо Ахилла?

Но тут к воинам вышел Диомед, который идею похвалил, а воинов запугал рассказами о ночных набегах и горящих кораблях. Последнее подействовало на них сильнее всего – ведь без кораблей мы не сможем вернуться домой. К концу его речи у всех воинов горели глаза. А когда они, похватав топоры и мерила, бодро отправились в лес, Одиссей отыскал зачинщика беспорядков – его звали Терситом – и без лишнего шума велел его избить до бесчувствия.

Больше бунтов под стенами Трои не было.

После этого все стало по-другому – то ли людей объединило строительство стены, то ли облегчение от того, что удалось избежать кровопролития. Мы все, от самого последнего оруженосца до предводителя всех мужей, стали считать Трою чем-то вроде дома. Теперь мы не просто вторглись на эти земли – мы их захватили. Раньше мы жили как падальщики, питаясь тем, что удалось собрать в лесу и награбить в деревнях. Теперь же мы начали строить – не только стену, но и другие приметы города: кузницу, загоны для скота, уведенного из соседних поселений, даже гончарню. В ней ремесленники-любители старательно лепили новые горшки взамен старых, щербатых и уже давно прохудившихся от долгого использования, которые мы привезли с собой. Вся наша утварь была или самодельной, или успевала пожить несколько жизней в другом обличье, неоднократно поменяв хозяев. Не менялись одни царские доспехи, и державные знаки на них горели чистым блеском.

Воины тоже перестали делиться на десятки отрядов и стали все больше и больше напоминать соотечественников. Мужчины, покинувшие Авлиду критянами, киприотами и аргивянами, теперь стали просто ахейцами, оказавшимися в одной лодке из-за своей непохожести на троянцев, – теперь они делили меж собой еду, женщин, одежду и боевые истории, и различия их постепенно стирались. Не так уж и неправ был Агамемнон, когда хвалился, что объединит всю Элладу. Это братство сохранится и годы спустя, чувство локтя, столь редкое для наших вечно воюющих, непримиримых царств. Еще целое поколение те, кто сражался в Трое, не будут воевать между собой.

Даже я не стал исключением. За это время – шесть или семь лет, большую часть которых я провел не с Ахиллом на поле брани, а в шатре Махаона, – я перезнакомился со всеми воинами. Рано или поздно все они оказывались у нас, даже если виной тому был сломанный палец или вросший ноготь. Однажды пришел даже Автомедон, прикрывая рукой расковырянный чирей. Мужчины заботились о своих рабынях и приводили их к нам, когда те были на сносях. Мы принимали их детей – визжащий нескончаемый поток, а потом, когда те подрастали, лечили и их.

Я хорошо узнал не только простых воинов, но со временем – и всех царей. Нестора, которому по вечерам нужен был сироп от кашля, подогретый и подслащенный медом. Менелая, который принимал маковую настойку от головных болей. Аякса с его резями в животе. Меня трогало их доверие и то, с какой надеждой они смотрели на меня, ожидая, что я облегчу их страдания; я стал тепло относиться к ним всем, даже к тем, с кем было нелегко на советах.

Я стал пользоваться в стане уважением, приобрел вес. Теперь за мной часто посылали, зная, что я действую быстро и почти не причиняю боли. Подалирий уже почти не появлялся в шатре врачевателей – теперь Махаона чаще всего подменял я.

Ахилл удивлялся, когда я при нем окликал кого-то из воинов. Всегда отрадно было видеть, как они вскидывают руку в ответ, тычут пальцем в хорошо заживший шрам.