Самый бешеный роман - Анна Богданова

– Да, вижу.

– А самую яркую звезду видишь?

– Ну, да.

– Ту, что в ковше. Видишь?

– Да, да, да, да! – с энтузиазмом восклицала я, иначе это могло бы затянуться надолго, а у меня уже мерзли ноги.

И тогда он произносил свою коронную фразу – произносил как-то неистово, неукротимо, с бешеным азартом:

– Вот от нее вниз, камнем на север! Поняла?

– Да, да, да, да! – снова восклицала я.

– Это и есть Полярная звезда! – кричал он на всю округу.

Через час после вдохновенного ежевечернего объяснения Николаем Ивановичем о месторасположении Полярной звезды я обычно ложилась в кровать. Здесь, в деревне, я засыпала мгновенно и незаметно для себя. Здесь, на лоне природы, я не искала вход в огромном путаном лабиринте сна. Вместо него тут была засасывающая бездна забытья. И однажды, проваливаясь в эту всепоглощающую пропасть, я вдруг поймала себя на мысли, что напрочь забыла о Кронском – он теперь для меня все равно что та кукла на чердаке среди кучи ненужного барахла.

* * *

По пятницам мы неизменно ездили в райцентр на ярмарку, а также это был день телефонных переговоров – мы звонили Мисс Бесконечности, а я пыталась дозвониться хоть до одного из членов содружества, но тщетно – казалось, они либо вымерли, либо тоже уехали всем скопом из города.

Когда я впервые после болезни оказалась на ярмарке, мы зашли в самый большой магазин на единственной площади, который больше напоминал бестолковый крытый рынок, и встали в длиннющую очередь.

– Больше негде купить поесть? Только тут? – съязвила я, как вдруг впереди из-за прилавка кто-то крикнул:

– Полина! Полина! Как вы ужасно выглядите! Вы что, тоже заболели?!

Вся очередь как по команде обернулась, будто все знали, что именно мою маму зовут Полиной. Мамаша остолбенела – она всегда терялась перед подобными выпадами. Я сначала ничего не поняла, но, как потом оказалось, это кричала Эльвира Ананьевна.

По сравнению с прошлым летом вдова сделала большой шаг в бизнесе – она продала свою вонючую забегаловку, арендовав в центральном магазине на единственной площади добрую половину помещения. Теперь за прилавком стояли трое – сын Шурик, мать и дочь, привезенная из Самары, тоже, кстати, Шура. Почему детей нарекли одним и тем же именем, остается лишь догадываться – то ли это любимое имя Эльвиры Ананьевны, то ли она хотела показать свою оригинальность, то ли от скудости фантазии (как принято у какой-то северной народности, не помню, у какой именно – все Вовки).

Дети были точной копией Эльвиры Ананьевны – с лошадиными, вытянутыми лицами, маленькими птичьими, не моргающими глазками, а носы у всех будто перебитые, свернутые вправо. Сама вдова стояла в центре между собственными чадами и напомнила мне фрица из-за дерматиновой шапки с ушами и козырьком; сзади во все стороны помелом торчал сожженный неудачной химической завивкой длинный хвост. По правую руку ловко и незаметно обвешивал народ Шурик в лыжной обтягивающей шапочке, по левую – дочь Шура, тоже в шапке – со снежинками и огромным, почти с ее голову, помпоном. Все они стояли в заляпанных серых фартуках.

Завидев меня, вдова, будто очнувшись ото сна, вылетела в торговый зал, набросилась на меня, словно коршун на куропатку, приговаривая:

– Наконец-то Машеньку привезли, а то Шурик совсем истосковался! Пойдемте, пойдемте внутрь. – И она потащила нас в подсобку.

От навязчивых поцелуев вдовы хотелось побыстрее умыться. От нее пахло несвежей селедкой.

Эльвира Ананьевна усадила нас на деревянные ящики и затрещала о том, как хорошо было бы, если бы мы породнились. В подтверждение этого она снова рассказала историю, которую когда-то уже рассказывала маме, но несколько по-иному интерпретированную:

– Ходила в воскресение в церковь. Подхожу к духовному отцу своему, а он раскрывает передо мною Библию и вычитывает фразу. Потом говорит – фраза эта означает, что в дом нам хозяйка нужна, а Шурику пора жениться. Вы уж не побрезгуйте нами! Шура-то у меня хороший. Ведь не пьет, не курит, работящий! И в театр с ним не стыдно сходить! Глядите, какой он ладный, – и она указала на сына, который в этот самый момент выглядел очень выигрышно, расшвыривая пустые коробки. – А давайте в эти выходные устроим пикник?! Хоть у нас, а хоть и у вас. Молодым надо поговорить, узнать друг друга получше. А уж как он тосковал по вам, Машенька, как тосковал! Ночи не спал! – воскликнула вдова и снова полезла ко мне целоваться.

Мама смотрела на меня с довольной улыбкой. В душе она уже поженила нас с Шуриком, несмотря на придурковатое выражение его вытянутого, лошадиного лица и пустого, не смотрящего на собеседника взгляда (явный признак слабоумия). Мамаша уже видела меня в подвенечном платье рядом с сыном Эльвиры Ананьевны перед алтарем, она представляла меня спустя девять месяцев с животом-арбузом, как сейчас у Анжелки, мечтая о счастливой старости в окружении многочисленных внуков.

В моем воображении рисовалась совсем иная картинка: я стою за прилавком крытого магазина на центральной площади в нахлобученной несуразной шапке из ровницы, в фартуке, четвертая в этой идиотической семейке, и отвешиваю тухлую рыбу. Эта перспектива так явственно предстала перед глазами, что мне вдруг стало нехорошо.

– Я не понимаю, – заговорила я. – А где мы жить-то будем?

– Как – где?! Ты, Машенька, переедешь сюда. У нас тут хозяйство, бизнес. А что Шурику в Москве – он там не у дел будет!

– Да никогда я сюда не перееду! – возмутилась я.

– Посмотрим, посмотрим, – проговорила она, хитро подмигнув, будто на сто процентов была уверена, что я, сраженная любовью к ее длиннолицему сыну с перебитым, как у нее самой, носом, брошу в Москве все – квартиру, работу, друзей – и перееду на пожизненное заключение месить навоз в их забытой богом деревеньке. И что больше всего меня взбесило, так это ее уверенность – она и слушать ничего не желала, она так решила, и это самое главное. – Поленька, так давайте организуем пикник в воскресенье. Я тебе сейчас мяса на шашлык дам, пойдем, пойдем, Полин.

И мама безропотно последовала за вдовой. Кошмар! Они вмешивались в мою жизнь, не обращая на меня ни малейшего внимания, как будто я вещь какая! Ну да – я вещь! Я вещь! Я вещь! Нужно немедленно найти какого-нибудь Карандышева, чтобы он меня застрелил, как Ларису Дмитриевну Огудалову из «Бесприданницы» А.Н. Островского.

Весь следующий день мама готовилась к пикнику – мариновала мясо для шашлыков, варила яйца, рис, картофель для салатов, время от времени прикрикивая на котов и Николая Ивановича. Одним словом, сумасшедший дом.

– Мам, неужели ты всерьез рассматриваешь этого полоумного Шурика как кандидата в мужья? – спросила я, открывая банку с горошком.

– Нет, это почему полоумного?! И что у тебя за манера всех унижать! У мальчика высшее образование, он умеет зарабатывать деньги – ты только посмотри, как они тут развернулись. Это тебе не рвань там какая-то! – Мама произнесла свою коронную фразу и с азартом принялась поносить моих бывших мужей. Хорошо еще, что последнее время она была всецело поглощена романом с охранником, а не моей личной жизнью – не представляю, что бы она теперь говорила, знай хоть малую толику, хоть микроскопическую подробность моего романа с Кронским. К счастью, она вообще не знала о существовании «Лучшего человека нашего времени» в моей жизни.