Механизм пространства - Андрей Валентинов

Разберутся, кликнут кузнеца с кандалами…

Без всякой надежды Чарльз пошарил по пустым карманам. Ничего, кроме крестика под рубахой. И еще – монетка. Китайская, с дыркой; последний подарок крестного. Гнилые ниточки от мертвеца…

Цветов на могиле не было – как и самой могилы. Рыжего покойника отволокли в тюремный морг-ледник, приставив для верности караул. Могила подождет, сперва надо разобраться. Доложить – немедленно, срочно, на самый-самый верх. Только что, простите, докладывать? В славном Ньюгейте – скандал? Заключенным меньше, покойником больше, а в остальном, примите уверения, все хорошо?!

Позор! Армагеддон!

Мертвяка нашли на лестнице, ведущей во двор мужского отделения. Час свиданий, узники-бедолаги круги пишут, с близкими горем делятся, меж собой печальные речи ведут. Пустая лестница – а на ней покойник с огненными бакенбардами. Немолодой, жизнью траченный, желтые акульи клыки скалятся так, что глядеть страшно.

Надзиратели службу знали, сразу к начальству вломились. А вот смотритель слабину дал. Мол, беда невелика, забрали черти сидельца – и дьявол с ним. Имя установить, родственникам отписать, труп – на ледник.

Нечего лорда-мэра пустыми докладами тревожить!

Тому, что мертвяк – не из заключенных, смотритель поначалу не поверил. Даже слушать не захотел. Потом проникся, велел проверку устроить. Заодно и труп осмотреть, да не как-нибудь, а со всем вниманием. Выслушал доклад надзирателей, за голову взялся – и завыл в полный голос. Бежал! Бежал Чарльз Бейтс, двадцати одного года, холостой, прихожанин англиканской церкви, бывший актер театра «Адольфи», грабитель, убийца и самого Джорджа Браммеля пособник. Вместо него, в бейтсовом сюртуке и панталонах, труп красуется, клыки скалит.

Goddamit![35]

Чарльз Бейтс понял, что ошибся, когда с глухим стуком захлопнулась дверь (д-дверь!) морга. Тюремного – он рассчитывал на городской. Если бы рыжего мертвеца отвезли к неопознанным, подобранным на городских улицах, дело было бы в шляпе. В городской анатомичке караула нет, один сторож-инвалид «трупным товаром» приторговывает – на радость студентам-медикам.

Встать, отряхнуться, сторожу ласково ухмыльнуться…

Не вышло! Ньюгейт не отпускал его, даже мертвого. Караульные мерзли, чертыхались, но от трупа не отходили. Приказ! Бледный лекарь дважды прибегал – сердце слушал, к губам зеркальце прикладывал. То ли не поверил до конца, то ли службы ради. Не учуял, повезло. В остальном же дела были плохи, хуже некуда. Кожа-перчатка окаменела, веки стали ледышками, задеревенели пальцы, синевой подернулись ногти. Еще не поздно было вернуться, перевоплотиться в самого себя – в бывшего актера и будущего висельника. Но караул бдил, тяжелую дверь не забывали запирать, и ему, недвижному трупу, оставалось одно – ждать.

Губы не двигались, не шевелился язык…

Это ли не цель

Желанная? Скончаться. Сном забыться.

Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.

Какие сны в том смертном сне приснятся,

Когда покров земного чувства снят?

Утром следующего дня Чарльза Бейтса похоронили.

– Naturalmente, il mio caro amico! Прошу, дорогой inglese дрюг! Значит, ваш cugino… двоюродный брат пострадать в Питерлоо? Его сослать в ледяную Australia за unione… союз рабочих? О-о, Италия плакать, Италия возмущаться!

Пьетро Конфалоньери, вождь миланской венты, оказался податлив, как теплый воск. Впрочем, и просьба была пустяковой – подарить родичу мученика за тред-юнионизм перо, которым эмигрант надписывал книги – брошюрки в яркой обложке с автобиографией и портретом в три краски.

– Я слышать про ваш племянник, martire… страдалец Карло Бейтсо!.. Famiglia eroi! Да, у вас ге-рьо-и-ческая семья, caro amico! Essi hanno subito! Они стра… страдали за прогресс и чельовечество!

Ниточка-перо была свежей и яркой, светясь ровным золотистым огнем. Но мистер Бейтс не испытывал удовлетворения. Изобразить итальянца он мог без всякого перевоплощения. Легкий этюд, разве что с акцентом придется поработать. «Все мы должны soffrire… страдать и умереть! Все! Ogni cosa!..» А вот с хлопком или сахаром ничего не получится. Для почтенных лондонцев итальянец в лучшем случае уличный фокусник. Чаще – обычный жулик. С таким и говорить не станут.

Реликвии-ниточки мистер Бейтс хранил в морском сундуке – под сюртуком с табачной приправой. За годы собралась изрядная коллекция. Кажется, ее ждет прибавление. Забавный макаронник!

Кто остается?

«№ 4. А. С. Э., датчанин. Экзорцист. Либералист. Заговор против короля». Андерс Сандэ Эрстед в «Остролисте» не бывает, на митинги не ходит, с полисменами в драки не ввязывается. Говорят, увлекается боксом. Значит, придется ехать в еще один клуб.

– А теперь предлагаю всем спьеть canzone… песнь карбонариев «Fiori sulla tomba» – «Цветы на могиле»!

Мистер Бейтс решил, что с него хватит. «Fiori sulla tomba» – перебор.

– К вам посетитель, сэр!

– Кто?

– Мистер Эрстед, сэр. Как вы распорядились, я пригласил его к двенадцати часам.

– Хорошо, Джошуа. Пусть войдет.

– Да, сэр.

– Постой… Пусть он войдет, но через десять минут. Найди причину сам.

– Да, сэр. Через десять минут. Не беспокойтесь.

Натан Ротшильд, владелец банка «N. M. Rothschild & Sons», устало закрыл глаза. С утра у него раскалывалась голова. Если бы он мог, он бы с радостью обошелся без неприятного разговора. Но он не мог. Умница Джошуа выиграет для него передышку, не обидев посетителя. Молодой секретарь хитер и деликатен – двоюродный племянник по материнской линии, Джошуа прошлой зимой переехал в Лондон из Франкфурта, где служил у Амшеля Ротшильда, старшего брата Натана.

Прав был отец, завещая:

«Все важные посты в деле должны занимать только члены семьи, а не наемные работники. Мужчины семьи должны жениться на своих двоюродных или троюродных сестрах, чтобы накопленное имущество осталось внутри семьи, служа общему делу…»

Память машинально продолжила завещание:

«Дочери должны выходить замуж за аристократов…»

Анна, дочь Натана, месяц назад выполнила посмертную волю деда, обвенчавшись с Джеймсом Генри Фицроем, героем войны, младшим сыном герцога Бофорта. Этот брак был гордостью банкира, одним из самых удачных его проектов. Но с переездом дочери в дом супруга гордость превратилась в головную боль, сперва – случайную, затем – мучительную, и судя по всему – неизбывную.