Испанский любовник - Джоанна Троллоп

„Это было в прошлую субботу, – вспоминала Фрэнсис. – А в прошлое воскресенье я так же ехала по этому тоннелю, только в обратном направлении, от Луиса и Испании. Теперь я еду ему навстречу".

Она ощущала себя бесконечно счастливой. Не столько от неуменьшавшегося желания видеть его, сколько от вдруг пришедшего к ней ощущения определенности, завершенности. Когда в прошлое воскресенье она вернулась домой, на автоответчике ее ждало послание от Луиса. Слова, как таковые, не содержали извинения, но теплота его голоса, сам тон его фраз подразумевали это. Он не торжествовал победу над ней. Напротив, он намекал на то, что глубоко ценит ее реакцию на состоявшийся разговор. Он закончил послание на испанском. Этот язык, по мере того как Фрэнсис все лучше говорила на нем, становился языком их любви.

Прослушав Луиса несколько раз, Фрэнсис заставила себя тут же распаковать дорожную сумку. Она уже знала, что если не заняться этим сразу по приезде, то сумка останется лежать посреди комнаты, пока не наступит следующая суматошная радостная пятница, когда придется или снова упаковывать ее, или разбирать перед приездом Луиса. Она повесила в шкаф юбки и пиджак и расставила обувь, как это всегда делал Луис, очень аккуратный к своим вещам. Затем взяла туалетную сумочку и прошла в ванную, где вывалила все ее содержимое в раковину (Луис не любил эту ее привычку) и стала поочередно выставлять на полочки кремы, лосьоны, туалетную воду и всякие косметические принадлежности. Она взяла пакетик из фольги, в котором лежали противозачаточные таблетки, и вытолкнула одну упаковку на ладонь. Таблетки располагались в специальных ячейках по краям пластикового прямоугольника. Над каждой был надписан день недели. Фрэнсис посчитала. До конца этого цикла осталось десять дней. Она в раздумье пощелкала ногтем по упаковке, затем сунула ее в пакетик и отправила на выброс – в пластиковое ведро под раковиной.

„Это было пять дней назад, – подумала Фрэнсис, вырываясь на ярко освещенное пространство, откуда начинались подъезды к различным отсекам аэропорта. – Пять дней я не принимала никаких таблеток". Впереди засветились огромные указатели „Терминал-2". Фрэнсис показалось, что горят они как-то приветливо. Если все идет нормально, самолет как раз сейчас совершает посадку. Луис, натренированный многочисленными перелетами, наверняка одним из первых сойдет с трапа и одним из первых же появится из мрачных дверей зала таможенного контроля, чтобы попасть прямо в ее объятия.

Дети, словно домашние животные, перевезенные из одной части страны в другую, тянулись к Грейнджу. Роберт, успокаивая Лиззи, говорил, что причина этого – сын-подросток у новых владельцев дома, еще более привлекательный для Гарриет, чем Джэймс Пэрд, своя машина для изготовления мороженого и детский бильярд. Но Лиззи для себя сравнивала их с бедным Корнфлексом, оторванным от своего ящика в шкафу и тщетно пытавшимся вновь найти себе место. Он не хотел сидеть в похожем ящике на новой кухне, равно как не мог привыкнуть к ванночке с песком, – теперь ведь он жил в квартире, а не в доме. Он гадил под столами и стульями, а потом смотрел на Лиззи с упреком и злорадством. Он устраивал кавардак под кроватями и за диваном. Он научился также открывать дверь холодильника и лазить туда, явно мстя Лиззи за утрату сада возле Грейнджа, где у него была возможность забавляться с полевками и землеройками.

Все говорили, что их новая квартира очень хороша. Никто толком не помнил, откуда взялась эта идея насчет закрытия бесприбыльного кафе и выставочного зала на двух верхних этажах „Галереи" и превращения их в новое жилище Мидлтонов. Но идея эта неотвратимо, как приход очередного времени года, выросла из плана в реальность. Роберт собственными руками всю зиму перестраивал помещения, выполнив почти всю работу за исключением подводки воды и электричества, а также установки сантехники. И вот теперь у них была кухня, большая гостиная, три спальни, ванная и вдобавок неплохой вид на Хай-стрит, центральную улицу Ленгуорта, с фасада и небольшую фабрику с торца. Так что перемены в их жизни оказались отнюдь не такими ужасными. Комнаты были полны солнца и утром, и вечером. А разве не замечательно, что до магазина-салона всего два пролета по лестнице и уже не нужно, как всегда, опаздывая, нестись туда через весь город? И, конечно, все мало-помалу привыкнут жить на площади вчетверо меньшей, чем в том доме. Кстати, освободиться от бремени громадного сада – это ведь блаженство! Тем более что в Ленгуорте есть замечательные парки. И очень удобно иметь магазины под боком. А что касается шума машин, то все привыкли к нему уже через неделю-другую, разве не так?

Нет, встряхнулась Лиззи, она ненавидит новую квартиру. Ее любимые вещи и тщательно подобранная мебель, казалось, жалко сбились в кучу в этих безликих комнатах и выглядели такими же потерянными, как Корнфлекс. Постоянный шум, неизбежный беспорядок в маленьких теперь детских спальнях (ну сколько еще придется Гарриет и Дэйви спать в одной комнате?), бесконечные раздражающие поиски места, где бы можно было развесить белье или спокойно поесть с Робертом, не слыша над ухом грохот телевизора или сопение Алистера и Гарриет над уроками, невозможность уединиться – все это создавало у Лиззи ощущение, что она превратилась в белку в колесе, обреченную бежать вперед, не продвигаясь на самом деле ни на йоту. Помимо всего прочего, для них с Робертом тан и не наступил пока тот желанный момент, когда они могли бы поднять свои бокалы с болгарским вином и поздравить друг друга с освобождением от долга. Они из него еще не выбрались: подчиняясь требованиям банка о продаже Грейнджа в сжатые сроки, они вынуждены были уступить его покупателям за сумму, значительно меньшую той, за которую его приобретали или которую он теперь стоил. Кроме того, оборудование новой квартиры и переезд встали им в копеечку, и мысль о потраченных деньгах вызывала у Лиззи такое же чувство внутреннего протеста, как и мысль о выплате грабительских процентов по оставшейся части долга.

Она слышала, что новые владельцы Грейнджа были приятными людьми, правда, сама Лиззи, даже во время продажи дома, старалась сталкиваться с ними как можно реже. И не потому, что они не нравились ей, а потому, что ее раздражал сам факт, что они могут позволить себе жить в ее доме, тогда как она этой возможности лишена. Их звали Майкл и Бриди Прингл. Он был высоким и худым, с козлиной бородкой, и владел небольшим заводом, производившим оборудование для глубоководного бурения. Она была ирландкой и активисткой движения зеленых. Гарриет докладывала, что Бриди Прингл удалось еще больше украсить дом.

– Там теперь все выкрашено белым, очень красиво, полы сверкают, повешены новые гардины с такими стягивающими их штучками. У них очень симпатичный попугай, и они едят только экологически чистые продукты. А на кухне висят плакаты насчет бережного отношения ко всякому сырью – бумаге, бутылкам, банкам. А ты, мама, занимаешься вторсырьем?

– Да-да, занимаюсь. Я сдаю бутылки, вот уже несколько лет…

– Но не собираешь бумагу, пластмассу, банки и картонные коробки, и мы всегда покупаем мороженое в магазине, а Бриди говорит, что, если бы мы знали, что кладут в мороженое на фабрике, мы не отдали бы его и злейшему врагу. Тебе нужно посмотреть на кухню. Она восхитительна.