Тезка - Джумпа Лахири

В следующие выходные Мушуми приглашает Гоголя на ужин к себе домой. Чтобы впустить его в дом, ей приходится самой спуститься вниз: звонок не работает, она предупредила его об этом по телефону.

— Славная у тебя шапочка, — смеется она.

На ней черное платье без рукавов, пояс завязан сзади бантом. Голые ноги с тонкими щиколотками, ногти на пальцах ног, выглядывающих из сандалий, покрашены в малиновый цвет. Пряди волос, выбившиеся из прически, падают ей на шею, задорно завиваются у висков. У нее в руке наполовину докуренная сигарета, и, прежде чем поцеловать его, по обыкновению, в щеку, Мушуми бросает ее на землю и затаптывает носком сандалии. Она ведет его на четвертый этаж; дверь в ее квартиру полуоткрыта, оттуда доносятся аппетитные запахи. Они заходят на кухню: на плите в урчащем масле подрумяниваются куски курицы, играет музыка — мужской голос поет песни на французском языке. Гоголь вручает Мушуми букет подсолнухов, они тяжелее бутылки вина, которую он нес в другой руке. Мушуми берет цветы за шершавые стебли и растерянно оглядывается — на кухне не осталось ни одной свободной поверхности. Небольшое пространство завалено продуктами, из которых Мушуми собирается готовить ужин: на столе лежат грибы, полдюжины луковиц, пакет с мукой, брусок масла, быстро тающего в тепле. Мушуми подхватывает со стола бокал вина, перекладывает на пол пакеты с продуктами, которые она еще не успела разобрать.

— Да, мне надо было принести тебе что-нибудь поменьше размером, — говорит Гоголь, пока Мушуми оглядывается вокруг, как будто ждет, что место само собой расчистится. Она прислонила цветы к плечу, ярко-желтые пятна на фоне темных волос.

— О нет, что ты! — говорит она. — Я так давно хотела купить себе подсолнухи. Я их просто обожаю! — Она проверяет готовность курицы деревянной лопаткой, потом проводит Гоголя в гостиную, разворачивает цветы, кивает на верхнюю полку стеллажа с книгами. — По-моему, там раньше стояла ваза. Посмотри-ка, вот она! Ты мог бы ее снять?

Мушуми уносит вазу в ванную, пускает воду. Гоголь тем временем осматривает гостиную. Он приятно удивлен — квартира гораздо симпатичнее, чем можно было бы предположить по грязному, исписанному граффити подъезду. Полы были недавно перестелены, паркет новый, светлый, стены покрашены в кремовый цвет, на потолке — причудливый узор встроенных лампочек. Гоголь оделся сегодня с особой тщательностью — на нем белая в голубую полоску итальянская рубашка, Сонин подарок, и новые черные джинсы. Мушуми вносит в гостиную вазу с цветами, ставит на низкий журнальный столик около тахты. На обеденном столе стоит блюдо с ярко-оранжевыми мандаринами. Гоголь узнает вещи, которые есть во всякой бенгальской семье: кашмирский ковер на полу, шелковые наволочки из Раджастана, украшающие диванные подушки, чугунный подсвечник на прозрачном стеллаже с книгами, занимающем всю стену.

Когда Гоголь возвращается на кухню, Мушуми уже вытащила из холодильника оливки и мягкий козий сыр и протягивает ему бутылку.

— Открой и налей себе бокал, — говорит она, — Боюсь, еда будет готова еще не скоро.

Гоголь окидывает взглядом кухню, пораженный столь масштабными приготовлениями: на столе дожидаются своей очереди еще несколько кусков курицы, сковорода шкварчит и брызжет маслом, как из пульверизатора осыпая стену волнами жирных брызг. Мушуми читает поваренную книгу, наморщив лоб и окидывая взглядом выставленные на столах ингредиенты, как генерал перед сражением.

— Ты очень голодный? — спрашивает Мушуми. — Что ты любишь?

— А что ты готовишь?

— Цыпленка в белом вине. Правда, я только что прочитала, что по-настоящему его надо готовить не менее двадцати четырех часов. Выдержишь?

— По-моему, и так хорошо пахнет! — Несмотря на то что они уже и обедали, и ужинали вместе, находясь с ней наедине, он теряется. — Чем я могу помочь?

Он засучивает рукава и встает рядом с ней.

— Помочь? Нууу… а, вот, нашла! — Мушуми закладывает страницу поваренной книги пальцем и поворачивается к нему: — Возьми вон те луковицы, очисти их, потом сделай крестообразный надрез, вот тут, с этой стороны, а потом их надо пару минут пассеровать.

— Пассеровать? Это что значит? Может, бросить их на сковороду вместе с курицей?

— Нет, нет, ни в коем случае. Сейчас. — Мушуми нагибается и достает из недр кухонного шкафа большую никелированную кастрюлю. — Налей туда немного воды, пусть луковицы покипят минуту-другую.

— Ага, понятно. — Гоголь берет нож, делает несколько надрезов так, как его учили Ратклифы. После общения с Лидией он поднаторел в кулинарном искусстве.

Мушуми в это время отмеряет вино и томатную пасту, выливает смесь на сковороду, перемешивает деревянной ложкой.

— Моя мать в шоке оттого, что я не готовлю тебе традиционную индийскую еду.

— А она знает, что я должен прийти?

— Просто она звонила сегодня, пришлось ей сказать. — Мушуми испытующе глядит на него. — Ну а ты держишь мамочку в курсе дела?

— Нет, если она не тянет из меня информацию клещами. Но я полагаю, она что-то заподозрила, поскольку сегодня суббота, а я к ним не приехал и дома меня тоже нет.

Мушуми склоняется над сковородой, шипящей и шкварчащей на все лады, тычет в цыпленка лопаткой.

— Мне кажется, надо добавить жидкости. — Она наливает немного воды из чайника на сковороду, которая от возмущения взрывается столбом пара.

Мушуми отскакивает в сторону, растерянно подносит руки к глазам — очки у нее совершенно запотели.

— Вот ужас, ничего не вижу. — Она смеется, неловко отступает еще на шаг, наталкивается на Гоголя. Все еще смеясь, она поворачивается к нему, подняв вверх лицо с запотевшими стеклами очков, показывая ему испачканные жиром руки: — Ты можешь снять их с меня, пожалуйста?

Гоголь осторожно снимает очки с ее носа. Он аккуратно кладет их на стол, наклоняется к Мушуми и целует ее в губы. Он прижимает ее к себе, все крепче, крепче, он раскрывает ее губы своими губами и впервые пробует их теплый, чуть кисловатый вкус. Ее руки, тонкие, гладкие, прохладные, несмотря на кухонный жар, беспомощно расставлены, она боится тронуть его, чтобы не запачкать.

Гоголь медленно ведет Мушуми в спальню, позволив ей по дороге лишь быстро помыть руки, и опускает на пружинный матрас, который заменяет ей кровать. Он не без труда развязывает узел на ее платье, потом расстегивает длинную молнию. Он вынимает Мушуми из платья, как драгоценность. Без одежды она кажется чуть полнее, у нее красивая высокая грудь, крутой изгиб бедер. Они занимаются любовью так, как будто знакомы уже сто лет. Когда первый голод утолен, Мушуми зажигает свет, и они впервые осматривают друг друга, изучают родинки и шрамы, выпуклости и впадины.

— Нда, — мурлычет Мушуми, устраиваясь поудобнее на его руке. — Кто бы мог подумать! — Она улыбается, ее глаза полузакрыты.

— Ты ужасно красивая, — говорит Гоголь.

— И ты!

— Неужели ты видишь меня без своих очков?