Кровь и лед - Роберт Мазелло

— Или ты утверждаешь, что кровь ей нужна была для каких-то необычных медицинских целей? — спросила Шарлотта биолога.

— Я вам вот что скажу, — спокойно произнес Дэррил, стараясь погасить страсти. Он перевел взгляд с одного на другого. — Ученые чаще всего знают, что конкретно ищут, и знают, где искать. Но иногда бывает и так, что угадать направление поиска невозможно, поэтому приходится делать опыт вслепую, чтобы получить хоть какой-нибудь результат и дальше следовать подсказкам.

— Даже боюсь предположить, в какие дебри заведут нас эти подсказки, — пробормотал Майкл, чувствуя, что по его милости они ввязываются в какую-то дурно пахнущую историю.

— Да уж, тут не поспоришь, — признал Дэррил.

Шарлотта с шумом выдохнула и направилась к вороху курток и рукавиц.

— Я иду спать, — заявила она. — И вам обоим советую сделать то же самое.

Майкл вдруг почувствовал себя таким разбитым, что не нашел сил подняться. Он продолжал сидеть за столом, бессмысленно уставившись на загадочную темную бутылку.

— Майкл, — нахмурилась Шарлотта, застегивая парку. — Тебе надо хорошенько выспаться. Считай, что это предписание врача. — И, повернувшись к Дэррилу, добавила: — А ты закрывай бутылку.

Дэррил кивнул на склянку, намереваясь, что-то сказать, но Шарлотта его оборвала:

— Ты меня слышал? Пробку в бутылку и марш в постель!

Начало сентября, 1854

Лошади. Ужасные условия, в которых содержались лошади, приводили лейтенанта Копли в бешенство.

Его великолепного Аякса вместе с восьмьюдесятью пятью другими лошадьми загнали в тесные, темные и жутко грязные трюмы корабля «Генри Уилсон» Королевского флота, совершенно не подготовленные к транспортировке животных. Здесь не было стойл, а вместо нормальной коновязи болтались лишь простые веревки, отчего даже при спокойном море лошади терлись боками, наступали друг другу на копыта и постоянно держали головы высоко поднятыми, чтобы избежать ударов о тела соседей. А когда суда вошли в Бискайский залив, где регулярно бушевали штормы, лошади и вовсе обезумели от страха.

Синклеру, как и многим другим офицерам-кавалеристам, которые не слегли от лихорадки или морской болезни, приходилось все время дежурить в трюмах, прилагая неимоверные усилия, чтобы успокаивать животных и удерживать ситуацию под контролем. Почти невыполнимая задача. Всякий раз, как корабль кренился на волнах, бедных лошадей швыряло вперед, к кормушкам, и они с испуганным ржанием отчаянно скользили копытами по мокрой скрипучей палубе, стараясь сохранить равновесие. Воды, которая проникала в трюмы через люки над головой, было едва не по колено, и когда какая-нибудь лошадь падала, то снова поднять ее было чертовски сложно.

Один раз упал и Аякс, подмяв под себя лошадь Уинслоу. Растащить их в стороны и поставить на ноги удалось лишь общими усилиями нескольких военных и матросов. Сержант Хэтч так вообще находился в трюмах безвылазно. Синклер диву давался, как можно почти не спать и хоть изредка не выходить на палубу подышать свежим воздухом без запаха навоза, сена и крови. Но даже «индус» был не в силах предотвратить потери. Лошади умирали каждую ночь, кто от переломов костей, кто от паники, кто от теплового удара (вентиляция в трюмах почти полностью отсутствовала), и их бесцеремонно выбрасывали за борт. Весь путь Британской флотилии к Средиземноморью был усеян раздувшимися тушами животных.

Синклер, который был всего лишь молодым необстрелянным лейтенантом, все время задавался вопросом, почему армия не отрядила несколько пароходов, чтобы ускорить переброску. Рутерфорд, чей отец был лордом и работал в Адмиралтействе с герцогом Веллингтоном, как-то говорил, что за десять — двенадцать дней пароход может покрыть такое расстояние, на которое у парусного судна уйдет целый месяц. Если бы плавание на пароходах заняло даже две недели, они не понесли бы такие ужасающие потери среди лошадей, да и войска после высадки на турецкий берег могли быть приведены в боеспособное состояние гораздо раньше.

Но видимо, такая мысль не пришла в голову ни армейскому командованию, ни многочисленным толпам зевак, которые сопровождали полк на протяжении всего времени подготовки к отплытию. Поднимаясь на борт вместе с солдатами легкой и тяжелой кавалерийских бригад, 60-й стрелковой и 11-й гусарской дивизий, Синклер отметил, что в порту царит атмосфера всеобщего ликования. Всем казалось, что война будет скоротечной и иным солдатам даже не представится случай обнажить сабли или выстрелить из ружья. На каждом углу только и слышалось, что русская армия совершенно небоеспособна, а солдат приходится выгонять на поле боя чуть ли не под дулом пистолета. Ле Мэтр вообще заявил Синклеру, что ружья, которыми вооружена русская пехота, — всего лишь деревянная имитация, наподобие деревянных сабель, применяемых бригадой во время учений. Шапкозакидательские настроения привели к тому, что многим английским офицерам было позволено взять с собой и жен, которые по такому случаю разрядились в самые красивые и яркие платья. Кое-кто брал на борт любовниц.

Синклер внимательно осматривал толпу, растянувшуюся длинной вереницей вдоль доков и причала, и выискивал светло-желтое пятно. Но глаза цеплялись лишь за ящики с вином, букеты цветов и плетеные корзины с фруктами, подготовленные к погрузке на борт. Некоторые провожающие держали в руках маленькие британские флажки, другие — с энтузиазмом размахивали шапками, чепчиками и кружевными платками, а военный оркестр играл бравурные мелодии. Яркое солнце тоже добавляло хорошего настроения, и Синклер с нетерпением ждал, когда корабль отчалит и их великое победное шествие наконец начнется.

Рутерфорд словно прочитал мысли Синклера.

— По словам Мойры, не стоит надеяться, что мисс Найтингейл отпустит медсестер, — сказал он, облокотившись о планшир. — Я ей на это ответил, что мисс Найтингейл не патриотка.

Капитан снял мундир с отороченным мехом воротничком и перебросил через планшир; лоб у него лоснился от пота.

Синклер никак не мог понять, что за связь установилась между Рутерфордом и мисс Мулкаи. Отношения Синклера с Элеонор Эймс были необычными и, как выразились бы знакомые Синклера, не имеющими перспективы, но интерес капитана к пышнотелой грубоватой медсестре Мулкаи был и вовсе необъясним. Рутерфорд происходил из очень знатной семьи в Дорсете, ему заранее было уготовано стать пэром, и узнай его близкие об этой связи, они бы ужаснулись. Нет, всем, конечно, было известно, что в городе офицеры-кавалеристы крутили интрижки с самыми разными девицами, зачастую не гнушаясь даже крайне сомнительными знакомствами, однако было распространено мнение, что в конце концов молодые мужчины остепенятся, особенно в свете грядущей военной операции за рубежом. И время, и способ, чтобы обрубить концы, были идеальные; одно из достоинств армейской службы.

Но Синклеру показалось, что в шутливых фразах капитана он уловил странную грустинку. Рутерфорд не очень уютно чувствовал себя в богемных салонах, в которые его регулярно приглашали, да и вообще тяготился женскими компаниями. Однажды на глазах Синклера он неуклюже вывернул чашу для пунша на даму, которой его только что представили. Капитан куда комфортнее ощущал себя в казармах, где мог непринужденно общаться с сослуживцами, лихо пересыпая речь ругательствами, и вот теперь его чем-то привлекла мисс Мойра Мулкаи, девушка с повадками типичной представительницы рабочего класса. Синклер догадывался, что приятеля привлекли в ней как раз простота и отсутствие наносного. Ну и пышный бюст, разумеется, который медсестра никогда не пыталась скрыть от посторонних глаз.