Светские манеры - Рене Розен

Шум за окном не стихал, но, когда громыхание укладывалось в некий своеобразный ритм, удавалось почти отрешиться от него, однако потом ритм сбивался, и какофония возобновлялась. Если хаос имел голос, наверно, звучал он именно так. Каролина провела пальцами по краю стола, прочертив дорожку в слое пыли. Фу, какая гадость! А ведь строительство еще только началось. По ее прикидкам, пройдет еще год, а то и два прежде, чем отель Уолдорфа будет сооружен.

Грохот внезапно прекратился, сменившись глухим безмолвием. Стало так тихо, что она даже услышала щебет какой-то птички. Должно быть, у строителей начался обеденный перерыв. Воспользовавшись временным затишьем, Каролина устроилась в новом мягком кресле работы Щасти и углубилась в чтение мемуаров Уорда Макаллистера.[29]

Когда он сообщил Каролине, что намерен последовать совету репортера и написать мемуары, она предупредила его, чтобы он был осторожен в своих высказываниях. Макаллистер пообещал, что не будет называть имен, но ей все равно было неспокойно. Тем не менее ее одолевало любопытство, и в тот день, когда книга вышла в свет, Каролина отправила за ней в книжный магазин своего личного секретаря. Всю минувшую неделю книга простояла на полке, но нынешний день выдался на удивление свободным, и у нее впервые появилась возможность ознакомиться с творением Уорда.

Четырехсотстраничные мемуары начинались с подробнейшего описания его детства и воспитания. Через пять страниц Каролина уже изнывала от скуки. С каждой новой главой проза Уорда все больше походила на самолюбование, так что ей становилось неловко за него. Она морщилась, читая о том, как он путешествовал по Старому Свету, осваивая европейский этикет. Честно говоря, книга была написана так бездарно, что оставалось удивляться, как вообще ее согласились издать. Слава богу, что она не предложила Томасу читать ее вместе вслух. Зачем заставлять страдать их обоих? Но Каролина не имела привычки бросать книги на середине, считала своим долгом дочитывать их до конца, поэтому, несмотря на возобновившийся грохот стройки, продолжала перелистывать страницу за страницей.

Сохраняя отстраненность, она мучила и мучила мемуары, пока не дошла до главы 17: Пиры Позолоченного века. Себя она узнала мгновенно, еще до того, как дочитала до строк, в которых он именовал ее «гранд-дамой». В глаза бросались отдельные фразы: «В этот период выдающейся личностью… чтобы вывести в свет дочерей… Она обладала огромным влиянием… обстоятельства вынудили ее принять на себя роль лидера… Имея огромное состояние, она придумывала и претворяла в жизнь проекты, формировавшие светское общество… Она мгновенно замечала малейшие недостатки освещения, убранства, планировки и незамедлительно подвергала их критике… она давала балы, которые в прошлом…».

В прошлом? Каролина утратила дар речи. Она была оскорблена. Чувствовала себя преданной. Макаллистер обещал не называть имен, но тем не менее недвусмысленно дал понять, кого он имеет в виду, выдал ее тайны. С каждой прочитанной страницей она все больше приходила в ярость.

Дойдя до главы 26 под названием «Новая эра в истории светского общества Нью-Йорка: Расточительство как образ жизни», в которой Макаллистер описывал бал-маскарад Альвы Вандербильт, Каролина уже была вне себя от возмущения. «Здесь мы дошли до периода, открывшего новую страницу в истории светского общества Нью-Йорка». До этого времени достаточно было иметь состояние в один миллион долларов, и тебя уже причисляли к богатым людям. Но… что было, то было. Теперь в Нью-Йорке властвуют новые представления о богатстве: десять, пятьдесят, даже сто миллионов. Под стать этим цифрам потребности и увеселения».

Каролина пришла в столь крайнее возбуждение, что была вынуждена на несколько минут отложить мемуары, дабы успокоиться, прежде чем продолжить чтение о некоем костюмированном бале и его устроительнице, сместившей с трона королеву.

Альва

Вечером накануне тринадцатого дня рождения Консуэло Альва пришла в комнату дочери с большой коробкой, красиво перевязанной розовой атласной лентой. Консуэло крепко спала. Ее темные волосы разметались по подушке. Альва поставила коробку на ее кровать и нежно стала тормошить дочь. Девочка заворочалась, открыла сонные глаза.

– С наступающим днем рождения. – Альва присела на край кровати. Консуэло достигла возраста юной женщины. Альва приготовила для нее особенный подарок и хотела, чтобы дочь открыла его не при всех. Ждать до утра было нельзя. Традицию отмечать канун дня рождения каждого из своих детей Альва переняла у матери. Та обычно ложилась рядом с именинницей в кровать или сажала ее на колени, а, когда они стали старше, она усаживала Альву и сестер за стол и во время чаепития рассказывала, как родилась та или иная из ее дочерей, вне сомнения, какие-то факты приукрашивая, какие-то – опуская. Альва, по ее словам, появилась на свет раньше срока и роды были стремительными. «Тебе не терпелось поскорее начать меня мучить», – шутливо говорила мама.

Консуэло села в постели, спиной утопая в подушках.

– Ну, открывай.

Улыбаясь, Консуэло аккуратно развязала ленту и сняла с коробки обертку.

– Ты уже не ребенок, – сказала Альва, помогая дочери снять крышку с коробки. – Ты теперь юная леди, и это то, что тебе нужно.

Консуэло вытащила из коробки некое хитроумное приспособление в виде металлического стержня с кожаными ремнями.

– Мама? Что это? – недоуменно спросила девочка, посмотрев на мать.

– Это выправит твою осанку. Так, встань, и давай наденем. – Голос у Альвы был взволнованный, словно она предлагала дочери примерить новое платье. – Ну же, поднимайся. – Альва откинула с дочери одеяло. – Нужно убедиться, что тебе это впору.

Консуэло нерешительно спустила ноги с кровати на пол. Альва встала рядом и, велев дочери повернуться, принялась затягивать на ней ремни и выравнивать стержень по линии позвоночника.

– Ой, мама, какой холодный.

– Так, не вертись. Еще немного. – Придерживая стержень, Альва закрепила корсет на бедрах дочери и перекинула ремни через плечи. – Теперь все. Ну как?

– Больно, мама. Впивается.

– Привыкнешь. Это самый верный способ исправить твою осанку. – Она усматривала взаимосвязь между искривленным позвоночником дочери и слабохарактерностью Консуэло, всегда подчинявшейся чужой воле. Альва надеялась, что корсет не только выпрямит ее спину, но также поможет ей обрести твердость духа, уверенность в собственных силах, способность постоять за себя. Нет, Альва не мечтала, чтобы Консуэло обязательно была такой, как она сама в детстве – боже упаси! – но хотела, чтобы дочь хотя бы раз дала ей отпор, сказала матери «нет». Хотя бы раз.

– У юной леди, если она намерена удачно выйти замуж, непременно должна быть красивая осанка, – заявила Альва, все еще проверяя, впору ли дочери корсет.