Неудача в наследство - Светлана Романюк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Уф! — фыркнула Ольга, врываясь к сестре. — Уморил! Репей, как есть репей! Ежели бы не погода, он ещё бы час, наверное, сидел!
Аннушка непонимающе уставилась на сестру.
— Да Николай Дементьевич же! — пояснила та.
— Он репей? С чего вдруг перемены такие? — удивилась Аннушка. — Он, конечно, кавалер галантный, но меру чувствует, и момент, когда удалиться следует, всегда улавливает очень точно. Верно, опыт сказывается.
— Ну не знаю, — сморщила хорошенький носик Ольга. — Сегодня всё как обычно начиналось, а потом Николай Дементьевич про книжки заговорил… И говорил, вспоминал, рассказывал очень долго.
— Книжки? Какие, не секрет если?
— Ой! Ты вот только не начинай, а! Книжница. Не помню я! Не вслушивалась особо, если честно. Чуть со скуки не померла!
Аннушка поморщилась. После того как она услышала о Настасье, ей резало уши столь шутливое упоминание смерти.
— А ты что здесь делала? — спросила Ольга, плюхнувшись на противоположный край подоконника.
— С Марфой болтала, чай пила…
Аннушка пристроила голову на сцепленные в замок руки и вновь устремила взгляд в окно. Она не собиралась рассказывать сестре, о чём именно беседовала с Марфой. Ольга поёрзала, устраиваясь поудобнее, и тоже устремила за окно тоскующий взор.
— Гроза будет… — прошептала она. — По грозе-то не особенно по гостям поездишь. Вот почему он с утра не приехал? Невесту не навестил… Вот Николай Дементьевич навестил, а он нет.
Аннушка погладила сестру по предплечью, безошибочно поняв, о ком сестра тоскует и по какому поводу.
— Привыкай! Жених у тебя — уездный заседатель, ему некогда по округе раскатывать, глазки барышням строить… Даже таким хорошеньким!
Ольга робко улыбнулась и приоткрыла ротик для очередной порции жалоб на мужскую толстокожесть, но в этот момент в комнату влетела разъярённая Александра Степановна.
— Охальник! Распутник! Нахал! Ну ничего! Я его лошадкам на ушко пару слов шепнула. Ждёт его пара приключений в дороге! Авось пыл-то поубавит, срамник! — вопила она.
Ольга бабушку не увидела, но по ошарашенному виду старшей сестры поняла, видимо, что они уже не одни, и рот захлопнула.
— О чём ты, бабушка? О ком? — спросила Аннушка.
— О трухлявом пеньке этом! О ком же ещё? Ишь что удумал! С дитём о похабщине такой разговаривать! А ещё генерал! Воин! Тьфу! Стыдобища!
Александра Степановна пылала праведным гневом и была изумительно хороша в этот момент, Аннушка даже пожалела, что бабушку в таком виде не видит никто. Соболиные брови, залитые румянцем щёки, королевская осанка, сверкающие глаза. Можно было, конечно, Николеньку позвать, чтобы он тоже восхитился, но что-то подсказывало, что столь эстетически привлекательное зрелище будет сочетаться с не предназначенной для детских ушей речью.
— Бабушка на Николая Дементьевича гневается, — пояснила Аннушка недоумевающей сестре.
— Гневаюсь! Ещё как гневаюсь! И на него, и на срамницу эту! — топнула ногой Александра Степановна и, уперев руки в бока, грозно спросила: — О чём она вообще думала, когда о непристойностях таких с генералом договаривалась?!
После того как Аннушка вопрос сестре озвучила, они с бабушкой смогли вдосталь налюбоваться олицетворением чистого изумления и искреннего непонимания, о чём, собственно, речь идёт.
— Да что такого-то?! Мы с Николаем Дементьевичем о книжках говорили, — едва не плача утверждала Ольга.
— О да! О них! Ты когда пятый трактат Ратисьяны изучить успела?
Ольга потупилась и забормотала что-то маловразумительное. Аннушка закусила нижнюю губу, пытаясь сдержать и неуместный смех, и шокированное «Ах!», одновременно рвущиеся наружу.
— Да что такого-то?! — повторяла Ольга. — Николай Дементьевич о поэзии заговорил, а я поэзию не очень люблю, ты знаешь… Наших славских поэтов я пяток вспомнила, а когда о зарубежной поэзии речь зашла, я совсем сдулась. Он кинджарского Ватаку Оджаса разбирать стал, а я сказала, что Ратисьяна мне больше нравится… Ну чего ты смеёшься? Что такого-то? Я только его из кинджар и помнила! Он наверняка известный поэт! И написал много… У папеньки в кабинете восемь толстенных томов стоит! Ну что смешного-то?
— Но ты ни в один из этих томов не заглядывала? — простонала Аннушка, изнемогая от смеха.
— Нет! Зачем? Я ж поэзию не люблю! А там восемь толстенных книжищ!
— Нда-а-а, не срамница, — вынуждена была признать бабушка. — Дурища!
— А именно пятый трактат почему упомянула? — утирая выступившие слёзы, спросила Аннушка.
Ольга плечами пожала и заговорила тоном обиженной девочки:
— Ну меня Николай Дементьевич спросил, что из трудов сего достойного поэта меня больше привлекло, первый трактат или третий.
Аннушка подумала, что генерал всё-таки молодец, пытался выправить разговор на более-менее пристойные рельсы. Первый трактат – это сборник песен о любви вообще: и к миру, и к родине, и к родителям. Там действительно есть очень красивые и возвышенные произведения, которые даже детям можно и нужно читать. А третий трактат — это любовная лирика, детям, конечно, не почитаешь, но юным романтично настроенным девам — вполне.
Ольга между тем продолжала:
— Я подумала, что он только их хорошо знает, и назвала наобум пятый, чтобы отстал, но оказалось, что пятый он тоже знает… И когда генерал про него услышал, то прилип пуще прежнего! Говорю же, как репей! «Ах как смело!», «Ах, а какая песнь в пятом томе вам больше всего по душе? Восьмая?». Это, кстати, он хорошо сказал. Ведь если есть восьмая, то и первые семь до неё тоже есть! Это я быстро сообразила. Поэтому назвала четвёртую. Или третью…
— Седьмую она назвала, — качая головой, сообщила бабушка.
Аннушка прыснула и прижала ладони к пылающим щекам.
— Ну что такого-то? — в очередной раз вопросила Ольга.
— Судя по твоей реакции, ты поэзию любишь, отсутствием любопытства не страдаешь и с творчеством Ратисьяны знакома, — задумчиво-одобрительно протянула бабушка, обращаясь к старшей внучке.
— Ну, я и творчество Ватаки Оджаса стороной не обошла, — потупилась Аннушка, скрывая смущение и прыгающие в глазах смешинки.
— Это да, — согласилась бабушка. — Ты у меня начитанная… С тобой и без Ратисьяны есть что обсудить…
— Да объяснишь ты мне, наконец, что я такого ужасного сделала-то? —
