Мандарины – не главное. Рассказы к Новому году и Рождеству - Виктория Кирдий

Начальник отдела прочел заявление, отложил на край стола, придавил кожаной папкой и сказал:

– Давайте, Павел, договоримся так: пусть бумага пока полежит, а вы подумаете. Как следует. Не рубите сгоряча. Идите домой, празднуйте, отдыхайте. А потом поговорим.

Одинцов молча кивнул, никаких сил не доставало сейчас с кем-то спорить.

Поздравления, смех, веселье сотрудников звучали будто издалека, а в душе с беззвучным, но ощутимым хрустом крутилась большая мясорубка. Одинцов думал о том, что вот совсем скоро, вот сейчас, сядет наконец в автобус и поедет домой, к матери. Будут вместе молчать под бормочущий телевизор. И мясорубка угомонится хотя бы на то время, пока они вдвоем сидят и молчат вместе.

Сквозь густой синий снег предновогодних сумерек Одинцов хромал к автобусной остановке. По пути зашел в магазин. Этот гастроном славился тем, что в последний предпраздничный день там «выкидывали» на прилавки что-нибудь интересное, и Одинцов успел отстоять небольшую очередь и купить мандаринов, конфет, палку копченой колбасы и торт «Ленинградский».

Автобуса долго не было. Одинцов переминался на остановке, прижимая к себе коробку с тортом, и старался ни о чем не думать. Вокруг по-прежнему был вакуум. Сопротивление среды кончилось, и вместе с тем завершилось что-то еще. И свобода безвоздушного пространства, как оказалось, была Одинцову не нужна.

Мимо проехала черная «Волга». Одинцов моргнул, посмотрел вслед машине. Показалось или нет? В окне автомобиля вроде бы мелькнул клювастый сагаряновский профиль. И «Волга» была в точности как у него. И номер вроде тот самый (не успел толком разглядеть). Что же получается, главный инженер не в больнице? Или его уже выписали? С инфарктом так быстро не выписывают. А может, просто показалось… Одинцов смахнул талую влагу с бровей и ресниц, поправил очки, снова посмотрел на пустую дорогу. Снег, ровный, крупный, повалил гуще, зажглись фонари. Из синей тьмы, все крепче обнимавшей город, опускались бесчисленные звезды и выстилали улицу тонко искрящимся сверканием.

Одинцов сел на подкативший автобус, но проехал всего две остановки, тогда как до дому ему ехать далеко, почти до конечной. Вышел среди новых домов, большеоконных, с высокими потолками – в этих новостройках жилье давали не всем подряд, а квартиры тут были знатные, просторные, прямо как в «сталинках», по четыре комнаты. Не так давно Одинцову довелось побывать в одном из этих домов: начальник его отдела, мужик простой, раздольный, пригласил на новоселье множество народу из КБ, позвал и Одинцова. От начальника-то Одинцов и услышал, что главному инженеру выделили квартиру аккурат этажом ниже, и это стало поводом для разных шуток на тему служебной иерархии.

Просто проверить. Убедиться, что Сагарян жив и более-менее здоров. Никогда и ничего Одинцов, пожалуй, не желал так сильно: лишь бы с его главным врагом все было в порядке. Тогда остановилась бы мясорубка, с утробным хрустом проворачивающая его душу. И ничего больше не надо. Разумеется, Одинцов вовсе не собирался заявляться в гости к главному инженеру – от эдакого сюрприза Сагаряна наверняка и впрямь хватил бы инфаркт. Хотел убедиться, что во дворе стоит именно та машина, успокоиться и уйти.

Автомобиля возле дома не оказалось. Но виднелись свежие следы, быстро исчезавшие под снегопадом. Вроде Сагарян ездил с водителем. Какая машина тут была? Могла быть любая… В нерешительности побродив туда-сюда и совсем замерзнув, Одинцов зашел в подъезд. Подняться, что ли, на второй этаж, и послушать, что происходит за дверью. Если там басит Сагарян, можно с облегчением сворачивать комедию и ехать домой. Со спокойной совестью.

На площадке, возле почтовых ящиков, Одинцов едва не столкнулся с девушкой в накинутой на плечи шали. Девушка обернулась, тихо ахнула и выронила пачку писем, а Одинцов, разглядев ее, шагнул назад и едва не полетел с лестницы.

– Пашка, ты откуда тут взялся? – вполголоса спросила Женя, та самая, светловолосая маленькая Женя, техник.

– Я это… – Одинцов почувствовал себя распоследним ослом. Угораздило же сюда притащиться. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, потом Одинцов бросился собирать рассыпанные по полу письма и наконец выговорил:

– Я только спросить хотел… это ведь ты звезды расклеила и открытку принесла, да?

– Тебе Валентина Ивановна рассказала? А ведь я просила ее не говорить.

– Да никто мне ничего не говорил. Ну, в общем, это. Спасибо и с наступающим. – Одинцов всучил Жене торт и, цепляясь за перила, похромал вниз.

– Погоди, – Женя его догнала, осторожно придержала за рукав пальто. – Ну погоди же, Паш, письма-то отдай, ты с собой их заберешь? – И засмеялась. – Давай хоть к нам зайдем. Чаю хочешь?

– Нет-нет, спасибо, я тороплюсь. – Одинцов попытался пробраться мимо девушки, но она, маленькая, так удачно встала посреди лестницы, что путь ему оставался только наверх. Тем временем распахнулась дверь, и женский голос полюбопытствовал:

– Женя, там кто?

– Мам, это Паша, он из нашего КБ!

– Чего вы там стоите мерзнете?

Одинцов неохотно двинулся наверх – теперь дальнейшие попытки смыться выглядели бы жалко и невежливо, – а потом увидел, куда его так настойчиво подталкивает Женя. Дверь стояла распахнутой у той самой квартиры на втором этаже, возле которой Одинцов намеревался подслушивать в надежде услышать голос Сагаряна.

– Э, нет-нет-нет! Туда я не пойду! – Одинцов отгородился от девушки портфелем и авоськой с мандаринами, а затем его прямо-таки впечатал в перила бас Сагаряна, донесшийся из озаренного ярким светом коридора. Сознание за единый миг превратилось в бурный поток всякого вздора: кем Женя – маленькая блондинка Женя – приходится огромному, чернущему, как ворон, Сагаряну? Точно не родственницей, и фамилии у них разные. Так кем же – неужто любовницей?! Эй, полегче, какая любовница, когда там, в квартире, ее мать. И что сделает Сагарян, когда увидит его на пороге: свалится со вторым инфарктом или вытолкает прочь? В голове Одинцова на бешеной скорости прокрутилось кино вроде комедийно-гайдаевского, где он бегает от разъяренного Сагаряна по большой квартире, как Шурик от Феди (весовые категории у них были еще более комично-контрастными, чем у киногероев), и в финале Сагарян потчует его таким пинком, что Одинцов кубарем катится по лестнице, врезается в почтовые ящики, ему на голову и за шиворот сыплются письма и открытки, следом летит портфель с чертежами и палка копченой колбасы, а в конце весело прыгают по ступеням мандарины из авоськи. Видимо, впечатление от воображаемой сцены настолько живо отразилось у Одинцова на лице, что Женя снова засмеялась и сказала:

– Да не бойся, он тебя не покусает.

– А… он тебе кто вообще?

– Ты разве не знал? Он мой отчим. Но он мне роднее