Одиссей, сын Лаэрта. Человек космоса - Генри Лайон Олди

— Она... она снова молодеет! Уже почти такая, как раньше. Это... это чудо. Одиссей! Друг! Брат!..

Я горько улыбался, слушая поток славословий. Как, в сущности, мало надо человеку для счастья. Мне ведь тоже нужно совсем чуть-чуть: вернуться. Еще спустя неделю я лично допрашивал пленных моряков с подвернувшегося тирского судна. Неудачники опоздали свернуть: утром стоял туман, и мы вылетели на них внезапно, едва не столкнувшись. Пленные хотели жить. Пленные болтали без умолку. Весь флот Айгюптоса был брошен в битву с пиратской флотилией, закрывшей дорогу от побережья на север. Сейчас бои шли северо-западней, где-то возле Фароса. Пиратов теснили. Оголив, в свою очередь, рубежи Черной Земли. И если вовремя нанести удар... Это был тот редкий случай, когда мой дар убеждения оказался бессилен. Менелай не собирался воевать на море. Белобрысый рвался к Черной Земле. Добыча, новые земли, новое царство богоравного Менелая Атрида с живой богиней Еленой на троне рядом с ним. Эта картина стояла у белобрысого перед глазами, и я мог пробиться сквозь нее разве что вместе со стрелой.

К счастью, репутация «хитромудрого Одиссея», способного найти золото в куче дерьма, стоила дорого. Восемьдесят кораблей последовали за мной. Остальные отправились с белобрысым: грабить и завоевывать новое царство.

Вскоре мы с разгону, оседлав подвернувшийся ветер, влетели в Фаросское сражение. Впервые я ощутил на собственной шкуре, чем сильны неповоротливые и маловесельные ладьи Айгюптоса: лучниками. Десятки лучников с дальнобойными луками на каждом судне. И там, где не поспевали медлительные ладьи, в дело вступали стремительные биремы финикийцев с их подводными таранами. «Пенному братству» приходилось туго, когда мы ударили айгюптянам во фланг, смяли кольцо блокады, давая возможность пиратским эскадрам отойти.

«Папа, ты слышишь?! — пели мои стрелы, изнемогая от любви. — Ты видишь? Папа, это я!..»

Когда на море рухнула ночь, я уже прекрасно знал, что сейчас сделает Лаэрт-Пират. Понимая, что сын его жив, война под Троей окончена, и больше нет смысла загораживать морские пути. Корабли «пенных братьев» рассредоточатся, уйдут на север, затеряются в просторах, в лабиринтах островов и архипелагов, в многочисленных явных и тайных гаванях.

Ищи ветра в поле, а пирата — в море!

Мне оставалось последовать примеру отца. Сразу бросаться в погоню айгюптяне поостерегутся, опасаясь подвоха. А очень скоро до них дойдет весть об упавшем на побережье Менелае, и тогда вообще станет не до погонь. Спасибо, младший Атрид, — ты отвлечешь их. Послушайся ты меня, мы бы могли разбить флот Черной Земли, и тогда все бы сложилось иначе. Ты опять выбрал сам. Удачи, белобрысый!

Надеюсь, тебе повезет вернуться домой вместе с красавицей-женой.

Под утро, едва небо и море начали сереть, а на востоке появился робкий намек на рождение зари, с обломков разбитой «козы» мы подобрали Ворона. Да-да, старого приятеля, папиного лоцмана! Бедолага был контужен ударом в голову, но разжать его пальцы, окостеневшие на куске сломанной мачты... Втащенный на кормовую полупалубу, Ворон шумно вздохнул и потерял сознание. Я едва узнал его — эфиоп был совсем седым...

Мы бежали. Четыре приземистые ладьи из Айгюптоса, напоследок оскалясь мордами львиц с носовых таранов, исчезли давно. До полудня. Зато финикийцы...

%%%

...Цветок лотоса коснулся моих губ. С наслаждением вдохнув тонкий, возбуждающий аромат, я впился зубами в сочную, медово-сладкую плоть.

Хочешь цветочек?

И простор Номоса распахнулся для меня. Блаженные гипербореи Севера. Блаженные эфиопы Юга. Киммерийцы Востока и начинающееся за Тринакрией[48]западное царство мертвой жизни. Блюдо земли в седой купели Океана. Остатки былого пиршества на жирном подносе: скоро, скоро явится рачительная хозяйка. Вымоет с золой и песочком, прокипятит до зеркального блеска. Впрочем, меня сейчас мало интересовали границы, блюда и хозяйки. Домой! Скорее домой!.. Мир, слегка Окрашенный в медовые тона, стелился внизу. Величественный Олимп прячет вершину в облаках. Узкая прорезь Темпейской долины. Цветущие склоны Парнаса. Овечьи стада Аркадии.

Домой!

Обильная зерном Фессалия. Суровый Эпир. фермопильское ущелье.

Домой, будьте вы прокляты!

Лаврийские серебряные рудники. Паросские каменоломни. Дельфийский оракул. Семивратные Фивы, так и не взятые мной.

...Ну же!

Суша предала меня. Суша издевалась. Опытным борцом выворачивалась из захвата; Оставалось море. Верней пса, оно никогда не предавало Одиссея. Я метался во влажной желтизне, в лоне гулящей девки с золотистой, персиковой кожей. Мир покорно отдавался своему господину, в глубине оставаясь равнодушным. Котел. Старый знакомый котел, разве что огонь под треножником давно угас. Конец кипению. Осталось легкое тепло воды, манящее залезть нагишом, откинув усталую голову на край. Расслабиться. Вздохнуть полной грудью. Никуда не спешить. Ничего не хотеть, перебирая места и названия с тихой ленью, в блаженстве и покое.

...Домой!

Лиловое море. Критское. Фракийское. Пенные буруны у Тенарского мыса: здесь мы высаживались, торопясь на сватовство к Елене. Зелень волн близ Скироса: тут я сманил малыша играть в войну. Опасные проливы Кикладов. Чайки, ветер, открытые гавани. Скрип мостков, блеск рыбы в сетях. Торговые эйкосоры, боевые пентеконтеры. Паруса, весла. Солнце днем, зеленая звезда ночью.

Ну пожалуйста! Молю!..

Ужас пал на меня липкой медузой. Приник, охватил жадной слизью. Вогнал под кожу ядовитые стрекальца. Я не мог найти родного острова. Я забыл, как он называется. Кифера? Родос?! Саламин?! Нет, иначе... По-другому! Имя родины издевательски плясало на окраине сознания, и ребенок у предела плакал, тщетно протягивая руки к недоступной танцовщице. Жена? Отец? Как же вас зовут?! Напомните, и я позову, докричусь... Иногда бывает: забудешь какое-нибудь слово, и готов наизнанку вывернуться, лишь бы вспомнить, — но даже вывернутый, корчишься от мучительного бессилия. Море и земля пластались внизу, доступные везде, кроме единственного, жизненно необходимого клочка суши; люди жили для меня, кроме немногих, сокрытых, пропавших, — но, Одиссей, сын Лаэрта, ведь это такая малость... Замолчи!

Дорога на Калидон: вижу. Помню. Львиные ворота Микен: да.

Малейский мыс, где мы приняли бой с ушлыми сидонцами: знаю.

Эвбея, родина моего любимого шурина Паламеда... В буре мне стало легче. Во тьме. В кипении пены и тучах, разорванных звездными ножами. Вокруг клокотал шторм, желтый шторм, и эскадра за эскадрой пробивалась сквозь взбесившееся золото. Команды кормчих и визг дудок терялись в урагане. Невидимка, я парил между бортами. Стоял на верхушках мачт. Сплетал ветра косицей. Наши возвращались домой. Из-под Трои. Домой... да, они могли. Они знали, куда возвращаться. По-человечески, надрываясь в последнем броске. Сгустком зависти я метался от судна к судну. Кораблей было много, но все-таки меньше, чем предполагалось. Наверное, часть отплыла раньше. Или позже. Счастливчики, они избежали удара бури, но и эти, напрягающие силы в борьбе со стихией, тоже счастливчики. Они плывут домой.