Мост - Иэн Бэнкс

Однако они считают, что угроза есть. Я им говорю, что нет, но к моим доводам не прислушиваются. Некоторые даже стали меня избегать. Тем, кто слушает, я говорю, что они в тюрьме, только это не простая тюрьма, она — у них в головах.

Этой ночью я пил спирт с товарищами по бараку. Я им рассказывал про мост и про то, что ничего опасного для них по пути сюда не увидел. Большинство работяг обозвали меня чокнутым и разошлись спать. А я засиделся допоздна и слишком много выпил.

Утром я страдаю похмельем, а ведь рабочая неделя только началась. Беру на складе метлу и выхожу в прохладу парка, где лежат листья, мерзлые или оттаявшие — в зависимости от того, куда падают снопы солнечных лучей. В парке меня уже поджидают четверо в большом черном автомобиле.

В машине двое бьют меня, а двое других болтают о том, как на этих выходных пялили своих баб. Мне больно, хотя истязатели не усердствуют, — похоже, им просто скучно. Один рассадил о мой зуб костяшку пальца и как будто осерчал, но, когда он вынимает кастет, другой что-то говорит ему, и первый прячет железку и потом только сидит, посасывая ранку. С воем сирены машина несется по широким улицам.

На лице сидевшего за столом худого седого человека я вижу почти виноватое выражение. Лупить меня не полагалось, но это стандартная процедура. Он говорит, что я просто счастливчик. Я вытираю кровь под носом и подбитые глаза платком с монограммой (каким-то чудом он до сих пор не украден) и пытаюсь соглашаться с незнакомцем. «Вот если б вы были из наших…» — говорит он и загадочно качает головой. И постукивает ключом по поверхности серого металлического стола.

Я где-то в большом подземном здании. В машине, по пути к большому городу (даже не представляю, где он находится), мне надели повязку на глаза. О том, что мы въезжаем в город, я догадался по транспортному шуму, среди которого автомобиль ехал больше часа, пока наконец не нырнул в гулкое подземелье и не покатил по спирали вниз. Когда наконец остановился, меня высадили и бесчисленными кривыми коридорами привели в эту комнату, где сидел худой и седой человек, постукивал по металлическому столу ключом и пил чай.

Я спрашиваю, как со мной собираются поступить. Вместо ответа он рассказывает мне о здании, куда меня привезли, — тюрьме, совмещенной с управлением полиции. Как я и догадывался, сооружение располагается большей частью под землей. С неподдельным энтузиазмом (и постепенно входя в раж) он объясняет, по каким принципам оно построено и как действует. Тюрьма-полиция представляет собой несколько высоких цилиндров, врытых в землю. Этакие трубчатые перевернутые небоскребы, составленные вплотную друг к другу в городских недрах. Точное число цилиндров он не разглашает, но у меня складывается впечатление, что их от трех до шести. Каждый содержит множество помещений: камеры, туалеты, кабинеты, столовые, спальни и тому подобное, и каждый цилиндр способен вращаться независимо от других. Так что можно почти непрерывно менять пространственную ориентацию коридоров и наружных дверей. Допустим, сегодня дверь ведет к лифту, или к подземной стоянке автомобилей, или к железнодорожной станции; завтра она откроет путь в другой цилиндр или за ней окажется глухая скала. Каждый день, а в условиях чрезвычайного положения даже каждый час эти циклопические цилиндры дружно проворачиваются — либо наугад, либо по сложному секретному алгоритму; поэтому заранее планировать побег из тюрьмы совершенно бессмысленно. А информация, потребная для расшифровки этого сложнейшего алгоритма, поступает к рядовым полицейским и тюремщикам по крупицам, ровно в том объеме, какой необходим для выполнения их непосредственных служебных обязанностей, так что посторонний нипочем не догадается и не разнюхает, какую конфигурацию примет в следующий раз мудреный подземный комплекс. К машинам, которые регулируют и контролируют это вращение, имеют доступ лишь самые честные и проверенные сотрудники, а механические и электронные мускулы и нервы машин сконструированы таким образом, чтобы никакой инженер или рабочий, привлеченный к устранению той или иной неполадки, не получил возможности увидеть систему целиком.

Обо всем этом поведал мне седой собеседник, обладатель ясного и открытого взгляда. У меня болит голова, перед глазами все плывет, и неплохо бы посетить туалет, но я вполне искренне соглашаюсь: да, мол, в инженерном деле вы достигли немалых успехов. «Но разве вы еще не догадались, — спрашивает он с лукавой улыбкой, — разве вы еще не поняли, что послужило прототипом?» «Нет, не понял», — сознаюсь я. В ушах звенит.

«Замок! — выпаливает он торжествующе, с блеском в глазах. — Это же песня, симфония металла и камня, абсолютная реализация идеи замка, надежнейшее хранилище, из которого ни за что не вырваться злу».

Я понимаю, что он имеет в виду. В голове пульсирует боль, и я валюсь без чувств.

А просыпаюсь уже в другом поезде. Во сне я обмочился.

«Сеются по свету разные правды Роем пластиковой шрапнели, Многим они проникают под кожу, Кое-кому задевают нервы. Лишний симптом застарелой хвори, Лишний стигмат миропорядка; Расцвет и тленье вашей системы, Диабетического материализма. Давайте просите у нас прощенья. Ответьте, ради чего вся подлость. Скажите: „Хотели сделать как лучше, Боль причиняли для вашей же пользы“. Мы улыбнемся в ответ притворно, Припомнив Кровавые Воскресенья Вместе с Черными Сентябрями, — Время, что вы растратили зряшно.

Нам это — повод считать патроны, Думать, где выстроим баррикады, Выбрать решительных командиров, Смазать винтовки и ждать сигнала. А до тех пор бормотать согласно: «Да, ну конечно, все так и было. Мы не в претензии — понимаем: Вы же всегда хотели, как лучше…"»

— Очень, очень радикально, — кивнул Стюарт. — Сплошь уличные лозунги. Я всегда говорил, что хороший стих заменяет десяток «Калашниковых». — Он еще раз кивнул и поднес к губам стакан.

— Слышь, ты, жопа с ручкой, а как тебе «диабетический материализм»? Не возражаешь?

Стюарт пожал плечами, потянулся за новой бутылкой «Пильза».

— Ни в коем разе. Валяй дальше, чувак. Это новые стихи?

— Старье. Хотя подумываю, не рискнуть ли что-нибудь напечатать. Просто боялся, ты обидишься.

Стюарт рассмеялся:

— Ну и мудила же ты иногда! Сам-то хоть об этом знаешь?

— Догадываюсь.

Это было в Данфермлине, в доме Стюарта. Шона с детьми отправилась на выходные в Инвернесс. Он приехал оставить рождественские подарки и пообщаться со Стюартом. Хотелось с кем-нибудь поговорить. Он откупорил новую банку «экспортного» и добавил пробку с колечком к растущей в пепельнице груде.

Стюарт налил себе в стакан «Пильза» и перебрался к вертушке. Последняя пластинка доиграла несколько минут назад.

— Как насчет тряхнуть стариной?

— А чего? Давай поностальгируем. — Откинувшись на спинку кресла, он глядел, как Стюарт ворошит большим пальцем коллекцию дисков, и жалел, что не придумал ничего оригинальнее, чем дарить детям пластинки. Впрочем, они именно пластинки и просили всегда. Одному было десять, другому — двенадцать. Он вспомнил, что первый сингл купил себе на шестнадцатилетие. А у детей Стюарта уже свои коллекции альбомов. Что тут скажешь?