Сибирь - Георгий Марков

— А разве убавилось число борцов за новую жизнь?

Нет. Никакие кары не остановят людей, если они сознательно решили создать Россию социалистическую, без царей, без фабрикантов и помещиков.

— А кто ж править народом будет? — не унимался старик.

— Сам народ собой править будет. Именно поэтому-то большевики и призывают солдат, рабочих и крестьян кончать кровопролитную войну, повернуть оружие против своих врагов внутри страны, заключить мир, фабрики передать рабочим, землю — крестьянам…

И тут и Маша и Лука почувствовали, что Катя увлеклась, забыла об осторожности. Маша отчаянно шевелила пальцами руки, прижатой к боку Кати. Но, увлекшись беседой, Катя не догадывалась, о чем ей таким способом сигналит Маша. И только взглянув на Луку, Катя спохватилась. Солдат одним глазом подмигивал ей, а вторым выразительно косил в сторону ямщика. Черт его знает, этого бородатого краснобая и зубоскала! Вроде бы с виду и по ухватке крестьянин, ямщик по найму, но уж больно запанибрата держится со всякой полицейской сволочью, раскиданной по трастовым селам. Не ровен час, сболтнет что-нибудь лишнее тому же Карпухину, и начнут мытарить девчат по следствиям и судам.

С первых Катиных слов Лука понял, что эта остроглазая девица не простая типографская работница, да и та, с больной рукой, тоже. Вспомнился Луке госпиталь в городе Рязани. Лежал он там еще по первому ранению. Повадились ходить в праздничные дни к раненым рязанские девчата с ситценабивной фабрики.

Под диктовку неграмотным и обезрученным письма писали, незатейливые подарочки вручали, как могли веселили фронтовиков. А только однажды нашел Лука у себя под подушкой листок бумажки с воззванием к солдатам. Пробежал его и обмер: солдатская фронтовал жизнь поднялась как вздыбленная. Ни царю, ни главнокомандующему дядюшке его императорского величества, ни офицерам — никому в том воззвании пощады не давалось. Вспомнил Лука о военно-полевом суде в своем полку, смял бумажку и показывать никому не рискнул. А только в этом и надобности никакой не было — листовки оказались под подушками у всех раненых. Но не все так поступили, как Лука. Некоторые начали обсуждать листовку вслух, спор затеяли.

А известно ведь, что бог лес не уровнял, а людей тем паче. Нашлись и среди фронтовиков дЪносчики. Налетела на госпиталь стая начальства. Нескольких солдат перевезли прямо из госпиталя в тюремную больницу в Москве, а девушек Лука уже не дождался. И всем стало тогда ясно, кто принес в госпиталь и разложил под подушки раненых эти взрывные листовки, напечатанные тусклым шрифтом на серой бумаге. И теперь, приглядываясь к своим спутницам, прислушиваясь к их говору, Лука давно уже про себя думал: "Ей-богу, сродни они тем рязанским девчатам… О, проговорятся, натворят себе бед… И как это они так рисково…

Ну-ну, видать, хваткие девчата, не из робкого десятка, и умишком бог не обделил, особо эту бойкую говорунью". Если честно сказать, Лука втайне гордился девчатами, но и тревога за них вспыхнула в его душе жарким пламенем: уберечь… предупредить… Опасность может оказаться не за горой. В деревне Михайловке, до которой от города всего-то пятнадцать верст, они остановятся чаевать на постоялом дворе, может случиться, что Карпухин со своим мрачным связчиком тоже будет там. Возьмет этот бородатый хрыч и болтанет насчет их разговоров в кошевке. Не уйти девчатам от ответа, Карпухин не упустит случая, чтоб выслужиться перед начальством, тем более что в последние дни в городе царит какая-то непонятная суматоха. Полицейские как с ума сошли: рыскают по улицам, останавливают людей, проверяют документы, кого-то ищут, ищут…

Лука в уме и себя ругнул: зря не сдержался и употребил резкие слова о жизни, о войне. Девчата сразу угадали: свой не свой, но своим может стать, завели разговор, кинулись в воду, а брод не испробовали…

— Ну, про все это, сестрица, давно газеты расписывают. Счас, мол, труба, а если то да се, будет не жизнь — малина, — стараясь ослабить впечатление от Катиных слов, сказал Лука. — Ты вот что скажи: как там на_ фронте-то? Сильно немец теснит наших? Или опять к позиционным боям перешли?

Катя поняла ход мысли Луки, который все еще подозрительно косил глаз в сторону ямщика. Она принялась пересказывать газетные сообщения, хотя и были они не самые свежие. Но тут выручила Маша. Она припомнила все, что рассказывала сестра. Возвращаясь утром с ночной смены, Дуня по обыкновению пересказывала содержание телеграмм, которые ей приходилось набирать для очередного номера газеты.

Слушал Лука и все больше убеждался, что девчата сродни тем, рязанским. Слушал их и старик, слушал внимательно, чтоб запомнить и пересказать мужикам в деревне. Хоть был он зубоскалом, доносчиком он не был, и если порой лез к полицейской сволочне, то лез с единственным желанием разнюхать, куда там у начальства ветер дует, как норка свистит, и все узнанное при случае употребить не во зло, а на пользу своих односельчан в родных Семилужках. Ни Лука, ни Катя с Машей ничего этого не знали и, поглядывая теперь на старика с опаской, разговаривали о всякой пустяковине. Чужая душа — потемки. Ах, если б было на свете иначе, как бы легче и проще жилось!..

3

На постоялом дворе в Михайловке пусто. А самовар на столе. Не заглох еще. В глазок на крышке струится пар. В окошечки решетки поблескивают незагасшие угольки. Кто-то, видать, недавно согревал свое бренное тело чайком.

— Енералы, Силантий, у самовара грелись? — спросил у хозяина ямщик, входя вместе с девушками и Лукой в дом.

— У самовара сидели, а грелись другим. Бона какую посуду высосали и не поперхнулись. — Хозяин постоялого двора, большеносый хромой мужик, ткнул длинным пальцем в угол. На лавке синеватым стеклом отливала пустая бутылка из-под водки. — Велел сказать Карпухин, что ждет всех вас у Василисы Хребтовой на постоялом, — добавил хозяин.

— Эка куда хватанул! К самой шинкарке, — развел руками старик и повернулся к девушкам: — Это он, кобель бесхвостый, из-за вас, девки, старается. Видать, гульнуть сегодня хочет.

Девушки переглянулись, и Маша со смешком сказала:

— Знать бы раньше! Не отказались бы. А теперь не выйдет. К тетке нам на хутора надо завернуть. У нее ночевать будем.

— А оно, пожалуй, и лучше, девки, — сказал старик. — От него, варнака, кроме охальства, нечего ждать.

Я сразу понял, зачем он вас йелел подвезти до Семилужков.

— Других найдет! — махнул рукой хозяин постоялого двора и заколыхался в смехе всем своим большим костистым телом. — Наши-то солдатки нонче по осени славно его попотчевали. Поймали пьяненького, затащили в баню, штаны скинули и выпороли крапивой… лупили, пока он икру не пустил.

— Под пули его, гада! Узнал бы тогда, как к солдатским женам приставать, — жестко проговорил солдат.

— Таких и пули не берут. Его, слышь, Лука, к коновалу сводить, чтобы он его мерином сделал. — Старик зубоскал засмеялся, оглаживая свою бороду, чуть подмокшую от растаявшего снега. — В старину у нас в деревне однова был такой случай.

Катя и Маша зарделись, опустили головы, но вынесли этот разговор до конца.