Горькое лекарство - Ирина Градова

– И в чем его обвиняют?

– Обвиняет у нас прокурор, а твоего малолетнего приятеля пока только подозревают в преследовании, попытке намеренного наезда на человека и, возможно, даже в нескольких убийствах!

– Да вы что, с дуба рухнули?! – позеленев, пробормотал Семенюк. – Дениска, по-вашему, кто – Бен Ладан?!

Антон немного смягчил тон – в конце концов, Роман и в самом деле не заслуживал такого давления.

– Рома, пойми одно, – сказал он. – Ты у нас кто? Великовозрастный дядька, который почему-то прятал у себя в квартире несовершеннолетнего!

– Да ему просто некуда больше пойти! Сеструха кони двинула, в квартиру не вернешься – платить-то ему нечем, тетки из опеки на пятки наступают, да еще этот… – Семенюк осекся и кинул быстрый взгляд из-под очков на Шеина. Однако тот зацепился за его последние слова.

– Кто – «этот»? – требовательно поинтересовался он.

– Никто! – поспешил ответить толстяк, но опер не намерен был отступать.

– Одевайся, Рома, поедешь со мной! – скомандовал он и полез за пазуху за наручниками. При виде металлической конструкции Семенюк весь затрясся, напомнив Шеину фруктовое желе (впечатление усиливал апельсиновый цвет волос). Довольный произведенным эффектом, Антон сказал: – Ну, чего ждем? Ручки вперед!

– А это… обязательно? – дрожащим голосом проговорил «хакер». – Может, как-нибудь договоримся?

– Договоримся, если ты договороспособен!

– Я – да, я – очень… Проходи, командир, в комнату, лады?

И он засеменил впереди, прокладывая путь – на этот раз не торопясь.

* * *

Юсуф Сафин оказался солидным мужчиной пятидесяти с лишним лет. Когда Белкин продемонстрировал ему документы и представился, он не выказал ни малейшего беспокойства: судя по всему, его документы были в порядке, и никакой вины он за собой не ощущал. Однако Сафин удивился, узнав, по какому поводу явился человек из СК.

– Вот мой мобильный, – сказал он, протягивая Александру трубку – маленький телефончик с крошечным черно-белым дисплеем. – Он всегда со мной!

– Да мне ваш сотовый без надобности, – ответил молодой оперативник. – Я хочу знать, кто мог им пользоваться, кроме вас?

– Пользоваться?

Юсуф говорил по-русски неплохо, но с сильным акцентом – вероятно, этого слова он не понял.

– В смысле, кто мог звонить, кроме вас? – переформулировал вопрос Белкин.

– Мунир мог, – начал перечислять Сафин, – Бобак мог, Зохид мог, еще Пируз, Салмон, Рузбех…

– Постойте-постойте! – взмолился Белкин. – Кто все эти люди?

– Друзья мои. Живу я с ними.

– Где живете?

– Квартиру снимаем, на восемь человек… Спасибо председателю, хорошая женщина – нашла нам квартиру, работу дала… – Юсуф потряс веником, которым до встречи с Александром усердно мел асфальт перед кирпичной многоэтажкой.

– Ясненько, – вздохнул опер. Он отлично понимал, сколь мала вероятность того, что кто-то из гастарбайтеров написал Князеву сообщение с обвинением в убийстве.

– А в чем дело-то, начальник? – полюбопытствовал Юсуф, глядя на него прищуренными темно-карими глазами. – Зохид что-то натворил, да? Вот я его отцу позвоню…

– Почему Зохид?

– А что, Салмон?

Разговор мог продолжаться сколь угодно долго, поэтому Белкин решил сказать правду:

– С вашей трубки послали угрозу одному человеку.

– Угрожали? – переспросил Юсуф. – Ну, нет, Салмон не мог… и Зохид не мог – он хороший, только глупый немного… Погоди, начальник! – внезапно вскинулся дворник. – Вот как знал я, не надо было ему телефон давать!

– Вы о ком? – навострился Белкин.

– Но я ж не знал, что он угрожать станет, начальник! – вместо ответа принялся оправдываться Сафин. – Такой маленький мальчишка, хорошо одет был…

– Молодой, говорите?

– Ну да, как Зохид… нет, как Салмон, – да, вот такой молодой!

– Описать сможете?

– Ну… волосы светлые, глаза… не помню, какие глаза, нос такой…

– На этого похож? – перебил Белкин, достав телефон и выводя на экран фотографию Арефьева, добытую Антоном в школе из личного дела паренька и пересланную ему по просьбе Сурковой.

– Он! – обрадовался Юсуф. – Точно – он!

– Давайте проясним ситуацию. К вам подошел незнакомый парень и попросил телефон… Для чего?

– Сказал, сестре позвонить надо. Она в больнице… Наврал, выходит? А я-то поверил, он такой приличный был, вежливый… Вот времена пошли, начальник, – никому верить нельзя!

Попрощавшись с дворником, Белкин позвонил Сурковой, чтобы отчитаться.

– Отлично, Александр! – похвалила она. – Теперь мы уверены в том, кто написал угрожающую эсэмэску Князеву.

– И что это дает?

– Ну, хотя бы то, что брат Полины, похоже, уверовал, что именно доктор убил Ольгу Далманову.

– И?

– Ну, Александр, напрягите мозги!

– Так… выходит, Арефьев Далманову не убивал?!

– Похоже на то! Однако это не снимает с него других подозрений, поэтому нам нужен этот парень, кровь из носу!

– Вы хотите, чтобы я…

– Нет-нет, этим занимается Антон, а от вас мне нужно другое.

– Слушаю, Алла Гурьевна.

– Надо узнать все об Инге Цибулис.

– Но мы же вроде уже…

– Только про настоящее, а как насчет прошлого? Надо не просто звонить, а желательно посетить клиники, где она работала, поговорить с людьми, ясно?

– Зачем?

– Для человека с безупречной репутацией Инга слишком много врет. Так что теперь берем ее в разработку и пытаемся выяснить, нет ли в ее биографии страниц, которые… ну, могли бы дать нам какие-то новые ниточки. Все, Александр, за дело!

* * *

Мономах медленно брел вдоль берега озера. Жук бегал кругами, время от времени заскакивая в лесок и возвращаясь к хозяину с «дарами» – сломанными ветками, кустиками серого мха или чагой, которые он складывал к его ногам. Однако Мономах почти не реагировал на действия пса, время от времени пиная ногой его подарки, и Жук сломя голову несся следом, чтобы тут же притащить «игрушки» обратно. Деревья тонули в зеленом мареве набухших почек, но листья еще не распустились, а потому напоминали полотна импрессионистов, на которых невозможно различить отдельные элементы, и цвет воспринимается в целом.

Смеркалось, и воздух остывал быстрее нагретой солнцем в течение дня воды, поэтому над зеркальной гладью озера сгустился туман. Это делало очертания противоположного берега едва различимыми, и небольшой водоем казался настоящим морем или как минимум заливом. Постепенно туман становился плотнее и теперь уже не только окутывал озеро, но и наползал на берег, окружая пса и его хозяина, сужая пространство вокруг. Но Мономах этого не замечал. О думал об Ольге Далмановой. О том, что она искала его помощи, а он не помог. О том, что ее сестру, возможно, не удастся поставить на ноги, ведь после первых операций прошло много времени. О ее бабушке и маленьком сыне, которого предстоит растить на две пенсии, по инвалидности и по старости. А еще он думал о медсестрах, которые его оболгали. Что он им сделал? Ну ладно, Капустина, которую он уволил «по собственному», она могла держать на него зло, но вторую-то он вовсе не знал, даже не мог вспомнить ее лица! О Тактарове, который, похоже, так его ненавидит, что не успокоится, пока один из них не покинет больницу. А ведь Тактаров прибежал за помощью именно к Мономаху, когда в его отделении случилось ЧП, и тогда он даже не вспомнил о давней вражде![5]