Великие Цезари. Творцы Римской Империи - Александр Петряков

Тем самым он дал весьма весомый козырь заговорщикам. После этого события всем римлянам стало ясно, что диктатор ставит свою власть выше любой другой, узаконенной в республике. И даже хуже того: презирает ее, ни во что не ставит и просто откровенно плюет в лицо сенату, говоря шире, – римскому народу. Ведь не случайно он как-то обмолвился, что «республика – ничто, пустое имя без тела и облика».

После этих событий Кассию, можно предположить, нетрудно было убедить самых недовольных режимом убрать тирана. Нетрудно догадаться, о чем стали шушукаться в своих домах заговорщики и какие обиды выговаривали друг другу. Никто еще так не оскорблял высшее сословие, и похоже, даже Сулла с его проскрипционными списками не казался им большим чудовищем – ведь уцелевшие после репрессий имели перспективы в привычной им политической жизни и карьере. А теперь получалось, что ни один род, кроме Юлиев, не имел даже призрачных перспектив занять высшее место в государстве, а ведь во все республиканские времена два человека из знатных семейств сменялись на посту консулов ежегодно, передавая высшую власть таким же благородным мужам.

Такие разговоры, конечно, велись не только между заговорщиками. Подобные сетования и жалобы слышались во многих патрицианских домах. Слухи и сплетни, бродившие по Городу, проникали сквозь все стены и порождали глухое брожение недовольства также и среди простого народа. Люди всегда ждали выборов всяких магистратов как праздников. А теперь им тоже как бы нечем стало жить. Ведь за чашей вина в таверне можно было перемыть все косточки кандидатам, погадать, кто из них окажется щедрее, какие обещания будет давать на Форуме, сколько бочек и какого вина выставит для толпы, сколько участников выставит на гладиаторских боях и так далее.

Серьезное недовольство среди мужчин призывного возраста вызвал и новый набор шестнадцати легионов для войны с парфянами. И правы оказывались те критики режима диктатора, кто говорил, что он и без того своими бесконечными войнами уменьшил народонаселение Италии в два раза, как показала последняя перепись. Никому не хотелось идти топтать знойные месопотамские степи, зная, что там полегло многочисленное войско Красса.

У Цезаря был между тем более обширный и далеко идущий план. Плутарх пишет, что после покорения парфян он «имел намерение, пройдя через Гирканию вдоль Каспийского моря и Кавказа, обойти Понт и вторгнуться в Скифию, затем напасть на соседние с Германией страны и на самое Германию и возвратиться в Италию через Галлию, сомкнув круг римских владений так, чтобы со всех сторон империя граничила с Океаном».

Вот с таким геополитическим размахом он готовил очередную военную кампанию. Цезарь, как в свое время и Бонапарт, не мог подавить соблазна постоянно воевать и грезил о мировом господстве. И в истории он остался, в отличие от Наполеона, непобедимым полководцем.

И тут уместно процитировать еще раз Плутарха: «Многочисленные успехи не были для деятельной натуры Цезаря основанием спокойно пользоваться плодами своих трудов. Напротив, как бы воспламеняя и подстрекая его, они порождали планы еще более великих предприятий в будущем и стремление к новой славе, как будто достигнутая его не удовлетворяла. Это было некоторое соревнование с самим собой, словно с соперником, и стремление будущими подвигами превзойти совершенные ранее».

Точнее не скажешь.

Итак, свои обиды, помноженные на общественное мнение, заговорщики посчитали смертельными и требующими отмщения и стали разрабатывать план убийства диктатора.

Было несколько вариантов: столкнуть его с мостков, по которым голосующие во время выборов идут к урнам, а затем внизу заколоть, напасть на дороге или при входе в театр, но в конце концов было решено сделать это прямо на заседании сената в курии Помпея. Причем злодеяние не поручалось наемным убийцам либо одному-двум добровольцам из среды заговорщиков. В этом преступлении должны были принять участие все двадцать четыре человека, сделав, таким образом, акт убийства ритуальным. Тиран должен был стать жертвенным животным на алтаре храма Республики.

Заговорщики сумели обо всем этом договориться и сохранить свои намерения втайне от других, но едва ли у них был хорошо продуманный и четкий план дальнейших действий после устранения тирана, как показывают события уже в первые дни после убийства Цезаря. Они наивно полагали, что взойдут на Ростры, провозгласят речи и горячие лозунги, и республика сама собой реставрируется, и ликующий римский народ вновь заживет в демократическом обществе. Они не учли глубины революционных преобразований в управлении государством, осуществленных за короткий срок диктатором, да и все заговорщики были людьми средних достоинств, среди них не было харизматичного лидера, который бы все предусмотрел в партитуре переворота и создал бы условия перемен во власти необратимыми.

Если бы они посвятили в свой заговор Цицерона, результат мог быть и иным. Но они побоялись вовлечь в это дело великого оратора и в прошлом «Отца отечества», памятуя, что он человек ненадежный, способный предать или перекинуться к победителю, как это случилось еще задолго до окончательного разгрома помпеянцев, когда Цицерон понял, что у них нет будущего.

Окажись Цицерон вожаком заговорщиков (что представить себе довольно трудно) или, по крайней мере, идеологом, стал ли бы он осуществлять на практике свои идеи о способах управления страной, изложенных в его трактате «О государстве»? В нем автор, ориентируясь на Полибия, рассматривает три формы правления – монархию, демократию и аристократию. Всякая форма, взятая в отдельности, неустойчива. В какой-то момент она изживает себя и преобразуется в другую, чаще всего путем насилия и беспорядков. Поэтому Цицерон предлагает гипотетический способ управления, включающий в себя все эти три формы, мечтая о гармонии «высших, низших и средних сословий», что, конечно же, чистейший идеализм.

Там еще декларируется, что обществу все дозволено: власть народа – это высшая справедливость, и он имеет право любыми способами избавлять себя от тирании.

С этими идеями Цицерон носился еще и раньше, когда был консулом, всерьез озабоченным постоянным противостоянием сенаторов и всадников. Он пытался их примирить и научить жить в согласии, но, убедившись, что с такими, как Клодий или Катилина, ни о чем не договоришься и не внушишь понятий о социальном равенстве и гармонии классов, начал присматриваться к образу мыслей и действий Помпея, и затем Цезаря, и приходил к убеждению, что демократия под опекой вооруженной силы вполне способна управлять государством.

Любопытна в этом отношении его речь в сенате осенью сорок шестого года, когда Цезарь, уступая просьбам родственников своего врага Марка Клавдия Марцелла, помиловал его и разрешил вернуться в Рим. Цицерон тогда расхвалил диктатора за его милосердие и призвал его к восстановлению разрушенных во время войны республиканских институтов власти под эгидой сената, а также принятию новых суровых законов по оздоровлению нравственности. Подобные же советы, как помним, давал Цезарю и Гай Саллюстий Крисп, и оба советчика видели в Цезаре лидера все-таки республики, способного объединить враждовавшие классы и подчинить их верховенству закона. Ну а какие Цезарь принял меры по укреплению государства и с какими целями, мы уже говорили.