Системный властелин - Сергей Слюсаренко

...и рискованный прыжок выбросил меня прямо на плоский камень, зловеще нависающий над бухтой. Камень был сер и покрыт мелкой крошкой. Мои ступни, как обмотки у папуаса, защищали графитовые моноволоконные сандалии. Опасения, которые мучили меня перед прыжком, прошли. Подошвы полностью поглотили удар прыжка и позволили сохранить равновесие.

А внизу, в воде проходило жизнелюбивое действо – снимали кино. По больной прихоти или похоти режиссера, финальное объяснение героя и его возлюбленной проходило на мелководье. Прямо в осенней холодной морской воде. Камеры, софиты и прочая хитрая техника были расположены на самой кромке суши. Толстые кабели связывали аппаратуру со здоровенной армейской машиной – генератором. С моего места – скалы, нависшей над водой, было забавно наблюдать за всей этой кутерьмой. Вообще ноябрь – не лучшее время для пляжных сцен, даже если они снимаются на юге. Стоя на возвышенности, режиссер прильнул к мегафону и что-то вещал главным героям, расположившимся в метрах тридцати от берега. Мелко тут было всегда.

Внезапно все затихли. Волна встала поперек моря. Именно поперек – практически перпендикулярно пляжу. И именно встала – спиной неведомого морского чудовища. Неподвижная, пугающая своей скрытой мощью. С ее гребня ветер срывал ошметки пены. Несмотря на ее ужасающие размеры, свет пробивался сквозь толщу воды и придавал всему иррациональный вид. Продемонстрировав свою мощь, волна обрушилась вниз и хлынула навстречу замершим людям. Не дожидаясь развязки, я ринулся в ледяную воду. Я видел, как троих сцепившихся руками человек несет ко мне. Сейчас и меня, вместе с ними, рванет за собой этот жуткий вал воды. И рванул бы, если бы моя правая рука не вцепилась в шершавую оконечность подводной скалы. Она была похожа на ладонь великана, пришедшего мне на помощь. Хватка была настолько сильна, что, когда те трое налетели и намертво впились в мою одежду кто чем, оторвать меня от скалы не удалось.

– Вы и только вы отобрали у меня все! – орала в полной истерике главная актриса. Ее вытащили на берег и даже не пытались приводить в чувство. Она сама, кого хочешь. Несмотря на свою недостижимую звездность и многомиллионные гонорары, выглядела она не очень. В отсутствие макияжа и компьютерной обработки ее туловище было унизительно бесформенно и выглядело весьма непривлекательно. Живот нависал над бедрами белой складкой. А кто сказал, что модные актрисы выглядят иначе?

– Ваша сраная демократия уничтожила мой мир! Вы даже очереди убили! Я раньше стояла в очередях и с людьми общалась. А теперь с вами, козлами! Вы только про водку и думаете, – билась в судорогах протагонистка.

Судя по индифферентности обслуги, в истерике не было ничего нового. Режиссер, обняв меня за плечи, повел в сторону:

– Я просто не могу высказать, как вы много для нас сделали! – убедительно говорил он. – Мне неудобно, но я хочу вас отблагодарить.

Он, порывшись в карманах, достал купюру. Пятьдесят рублей. Потом, поняв неправильно мою реакцию, порылся еще. Следующей была купюра в тысячу пятьсот рублей. Она была сложена вчетверо и явно перенесла стирку вместе с карманом, ее хранившим. Режиссер, извиняясь, начал ее разворачивать. Она трескалась и распадалась...

Я не выдержал и пошел к врачу. Мне его порекомендовали друзья. Парень был и в самом деле внимательный и серьезный. Он грустно выслушал мои сны. Почти все. И грустно повертел в руках очки.

– Так что вы хотите от меня? – спросил доктор. Вернее, он, конечно, врач, но так уж принято – звать их докторами всегда.

– Я не от вас хочу. Я хочу от себя. Я хочу перестать видеть эти сны. Хочу понять – где граница между реальностью и сном. И еще. Я хочу выспаться, – уже совсем тоскливо заключил я.

– Ничего странного в ваших снах я не вижу. Просто проекция дневных переживаний при гипертрофированной самооценке. Плюс, очевидно, накладывается отсутствие самореализации в повседневной жизни. У всех так. Или почти так, – сообщил врач.

В общем – сухой остаток. Таблетки от чиха не пить. Пить валериану. Не читать на ночь. И еще пить таблетки. Те, что он прописал. И главное – побольше физических нагрузок. При этом он на меня посмотрел очень внимательно. Ну ладно, займусь. Буду бегать кросс. Тем более, что Дуганов сегодня опять пришел. Он принес фото таинственного визитера тети Лили.

Дуганов долго выспрашивал, знакомо ли мне это лицо, где я с ним встречался, и тому подобное. На все мои отрицательные ответы следователь согласно кивал головой. Потом мы пили пиво и говорили о политике. А ведь доктор мне говорил – никакой гадости на ночь. Нет, не вышло. Ну ничего! Аллергия идет на убыль, таблетки от нее не пью и все будет хорошо! И еще одно радует. Дуганов забыл у меня фото таинственного человека.

* * *

Утром, впервые за много дней пришедшим не из сновидения, а из обычного сумбурного и незапоминающегося сна, я позвонил Лиле.

– Алё! Слушаю! – как всегда закричали в трубку.

– Здравствуйте, Лиля, это Бартези.

– Ой, здравствуйте, я прямо даже жду вашего звонка! Вы вот говорили, что Бланк ждет от вас звонка, а он-таки нет! Он приходил и говорил мне – откуда я дала вам его телефон и зачем. Ну, так я все и рассказала, и он, по-моему, недоволен! И я даже не знаю, что думать! А вы что, поругались с ним или как?

– Не беспокойтесь, Лиля, все в порядке. Просто оказалось, что мой телефон прослушивался и Бланк боялся, что это не я звоню. Вы же знаете, какая у нас работа. – Врать так врать. – Я вот хочу вас об одном одолжении попросить. И после этого забудем о всяких деньгах. Позвоните Бланку, скажите, что я хочу с ним встретиться. Например, у «Самсона». Сейчас.

– Ой, ну вы меня просто насилуете! Так же не можно давить на старую женщину. Вот я сейчас все брошу и буду ему звонить, – стала упираться тетка. – А что, я вам потом больше не должна буду?

– Да считайте, что уже все забыли про деньги. Какие могут быть счеты между своими? – успокоил я.

Лету пришел конец. С середины августа заморосил дождь. Причем без всякой надежды на лучшее. В прочерченной капюшонами фонарей вечерней мгле еще отсвечивали зеленым листья. Но ждать уже было нечего. Не потеплеет после этого до оптимистического июня или до зноя строгого июля. Уже ничего не будет. До самого апреля теперь месить. Сначала опавшие листья, смоченные августовскими дождями. Потом уже сплошной осенний субстрат, не вычищенный ленивыми дворниками. Зимой, если повезет, чуть припорошит снегом. Но не надолго. Потом опять сырость, морось, холод. Давно стали легендами ослепительно белые сугробы зим моего детства, санки, лыжи, коньки. Уже никто не помнит, что значит доиграться в снежки так, чтобы «в руки зашпоры зашли». Уже никто не строит снежных крепостей. Наверное, я старею, если вспоминаю это. Только в этот вечер пасти некоего Брика у фонтана «Самсон» приходится мне. Не люблю Подол. Что-то в нем оскорбительно провинциальное. Как будто волна серости налетела на Андреевский спуск и не смогла прорваться в верхний город. И тут осела и стала резвиться.