Над пропастью жизнь ярче - Анна и Сергей Литвиновы

Странные люди. Укола с анальгином – не допросишься, в самоволку – не выпустят. А курить даже помогают иногда, под руку ведут.

Сплелось в одно целое зло, добро, любовь, смерть.

Виктор, когда изредка бывал в духе, ей рассказывал: в отделении – постоянно романы. Болезнь способствует, постоянный хотюнчик. У всех: у самцов, у фемин. Нычка – под лестницей или в палате реанимации можно сокрыться, если пустая.

Людмилу Аркадьевну местные дамы, серолицые, без зубов, приводили в ужас. Сын хохотал:

– Мы на лицо им, что ли, смотрим?

А когда-то ее мальчик учился в Финансовой академии. Играл в гольф. Ходил на приемы в посольства и в Большой театр на премьеры. Имел собственный столик в фешенебельном ресторане «Омар».

Слезы щипали глаза. Людмила Аркадьевна зажмурилась: нельзя показывать, как ты устала, как ты слаба.

Но сын все равно почувствовал. Открыл глаза, улыбка – будто тень. Спросил:

– Мам… За что это нам с тобой, а?

Всю, всю себя отдала бы до капли, лишь бы обернуть время вспять. Оберечь его. Остановить.

– Не могу, – прохрипел. – Как будто клещами рвут. Изнутри.

Закашлялся, лицо скривилось в страдании.

В тысячный раз говорить неправду? Что все хорошо и что он поправится?!

Помчалась за медсестрой. Та скривилась:

– Промедол у нас учетный. Ему не положено.

Но купюру оттолкнула:

– Убери. Ладно, сделаю сейчас, так и быть.

После укола сыну стало полегче. Есть, конечно, не стал, но хотя бы воды выпил. И рука не ледяная, а как слабенькое, осеннее солнце. Она долго сидела рядом, грела его своим теплом. Попыталась было болтать, но сын попросил:

– Мам. Не утешай. Не надо.

В палату сунулась медсестра, рявкнула:

– Вы тут еще? Я сейчас корпус запираю!

– Я ухожу, – Людмила Аркадьевна покорно поднялась.

– Только папироску мне дай! – подсуетился сосед по палате.

Нахально выдернул из рук всю пачку и ускакал.

А сын вдруг приподнялся на кровати. Скрипнул зубами от боли.

– Сыночка! Тебя в туалет проводить? – засуетилась мать.

– Нет, – он снова откинулся на подушку. Закрыл глаза. Тихо произнес: – Знаешь, когда наркоз отходил, мне типа видение было. Девчонка одна. Смешная такая, ершистая. Умная. Нежненькая… Студентка.

Замолчал. Кадык дергается, лицо сводит судорогой. Наконец заговорил снова:

– Отбивалась, кричала: «СПИД у меня!» А я не поверил.

Людмила Аркадьевна смотрела растерянно. Бредит? Или правда?

Но на всякий случай спросила, небрежно, словно бы между делом:

– А как ее звали, твою студентку?

Лицо Виктора просветлело:

– Сашенька… Саша. Фамилии не помню. Вроде ненавидеть ее надо, а не могу…

* * *

– К черту аудит и консалтинг. Это мать Виктора, – тихо произнес Зиновий. – И ей что-то надо от нашей дочки.

Сашу бросило в краску.

– К-какого Виктора? – прошептала она.

Ее любимый улыбнулся. Печально и понимающе.

– Виктора Валерьяновича. Помнишь? Мы с тобой на него работали. А однажды – ты его на охоту возила.

Александра молчала. Смотрела в пол.

Зиновий молвил:

– Я не терял его из виду. Всегда присматривал: чем он занят? Он, к счастью, меня не искал. Видимо, поверил в мою смерть. А лет десять назад я узнал: Виктор – ВИЧ-инфицирован.

– Нет! – вырвалось у Саши.

– Ты с ним спала?

Она молчала.

– Саша, я ни в чем тебя не обвиняю. И никогда бы этот разговор вообще не завел. Но сейчас речь о нашей дочке. Просто скажи: да или нет.

– Да, – выдохнула она.

И убежала в ванную комнату плакать.

Отправить прямо с поезда в школу – натуральное зверство. Я и накануне ночь почти не спала – до трех утра репетировали. А сегодня в поезде вообще не получилось. Сначала с девчонками шепотом болтали, потом уснуть не могла. «Переваривала». Треволнения дня, свою победу, кубок. Грядущую поездку в Лондон, на Европу. Про сестру с зятем думала. Зять, смешное название. Зять – любит взять, как говаривала мама. Зять Зиновий. Мне никто, но кажется таким родным… И Сашенька, конечно, тоже.

Уснула только в районе Твери. А через полтора часа уже разбудили.

Пока ехала в метро, предвкушала, как дома отмокну в ванне с пеной и завалюсь спать. Но отец оказался неумолим: четверть кончается и без того два дня пропустила. К первому уроку не успела? Ничего, пойдешь ко второму.

Сорок пять минут алгебры я бессмысленно хлопала глазами на доску и гадала: куда бы сбежать? Домой нельзя – мама на пенсии, сидит, бдит. К подругам по танцевальной школе? Их небось учиться не погнали! Но все в разных концах Москвы, добираться – целая история.

Однако выход нашелся.

Пошла на перемене в спортивный зал и выложила физруку всю правду. Тот взглянул сочувственно:

– Суровые у тебя родители.

И отворил дверь подсобки. Гора матов, тепло, уютно, тихо.

Я вырубилась мгновенно – и проснулась ровно к концу шестого урока, в 14.10.

Достала из портфеля зеркальце – лицо в полном порядке, щеки румяные, губы розовые. Зато форма измята до неприличия, но раздеться и сложить одежду, прежде чем уснуть, в голову не пришло. Да и стремно было раздеваться. Физрук молодой, старшеклассники борзые.

Как могла, разгладила юбку. Выбралась наружу, поблагодарила учителя физкультуры и отправилась в раздевалку. Домой, домой! Сейчас мне никто не запретит, наконец, вымыться и завалиться в чистую, мягонькую постель. Не спать, поковыряться в айпаде.

Народ из раздевалки уже схлынул. Я быстренько оделась и выбежала на улицу.

Прямо у ворот школы, преграждая пожарный выезд, стоял «Инфинити».

Сначала я увидела страшно огромный букет цветов на переднем сиденье. И лишь когда из машины вышла Людмила Аркадьевна – поняла, что цветочки – для меня.

* * *

От «Коринтии» до Пулково Саша с Зиновием добрались за рекордные сорок минут. Но на самолет в 11.40 все равно не успели. Пришлось лететь следующим.

В Москве приземлились в 13.15. В половине второго уже садились в ВИП-такси. Вдохновленный двойным счетчиком водитель домчал до школы за час.

Александра всю дорогу набирала и набирала номер дочери. И каждый раз женщина-робот ей повторяла, что аппарат абонента выключен.

* * *