Тайна персидского обоза - Иван Любенко

— Как вы, наверное, знаете, Клим Пантелеевич, именно я просил доктора Лисовского привлечь вас к расследованию тех странных явлений, которые, как потом выяснилось, были результатом проделок Варенцова. Другими словами, я очень хорошо относился к своей бабушке, несмотря на ее непростой характер и очень противоречивые поступки. Вам наверняка известно, что самый лакомый кусок ее наследства — два доходных дома — она отписала мне, и мои ближайшие родственнички до сих пор вне себя от зависти, хотя, поверьте, к этому ее решению я не имел ни малейшего отношения. Но… — Шахманский наклонился к собеседнику, — полиция считает, что именно я причастен к ее убийству. Это ли не абсурд?

— Отчего вы так решили?

— Узнав о содержании духовной, господин следователь посчитал это достаточно веским мотивом для подозрения меня в совершении убийства. Он так и сказал: «Вы, господин Шахманский, больше других были заинтересованы в смерти потерпевшей». Но ведь и у Глафиры, с ее мельницей и маслобойней, тоже повод для душегубства имелся, не так ли? А Варенцов? Еще тот фрукт!

— Возможно.

— Вот и я про это говорю… А когда я стал подписывать протокол допроса, следователь чуть было не свалился со стула, узнав, что я левша.

— Простите?

— Ну как же, Клим Пантелеевич, вам ли этого не знать. Ведь злодей воткнул спицу в правое, а не в левое ухо покойной, и стало быть, он леворукий, как и я, — и, как бы в подтверждение сказанному, Шахманский поднял левую руку.

— Простите, это вам в полиции поведали? — недоверчиво осведомился Ардашев.

— Ну да! Полицейский, который меня допрашивал, так и сказал: «Убийца левша, и вы левша. Не кажется ли вам это странным?»

— Ох, господи, какая чепуха! — усмехнулся присяжный поверенный.

— Чепуха? Ах, значит, у вас есть другое объяснение этому злосчастному совпадению? Да? — коллежский секретарь подскочил с кресла и нервно заходил по комнате.

— Чего вы от меня хотите? — устало спросил адвокат.

— Поймите, Клим Пантелеевич, я боюсь, что не сегодня завтра меня арестуют… И потому я хотел бы воспользоваться вашими услугами. Но есть одно обстоятельство… Пока я еще не вступил в наследство и, к сожалению, испытываю некоторые материальные затруднения. Однако же я могу попытаться собрать с жильцов ренту раньше срока…

— Забудьте о деньгах, — прервал собеседника Ардашев. — Елизавета Родионовна заплатила мне сполна, и мой долг — отыскать убийцу, и, поверьте, я это сделаю. Ну а, судя по вашим словам, вы ни в чем не виноваты, а значит, и беспокоиться вам не о чем.

— Так-то оно, конечно, так, да только пока вы этого злодея отыщете, я сгнию в тюрьме! — Наследник плюхнулся в кресло и обхватил голову руками. — А там меня могут зарезать или проиграть в карты! Говорят, воры ставят на кон человеческую жизнь!

— Видите ли, я смогу назвать имя злоумышленника не раньше чем через неделю. Не в моей власти заставить почту работать быстрее.

— А при чем здесь почта? — широко раскрыв глаза, удивленно воскликнул Шахманский.

— Послушайте, Аркадий Викторович, я и так поведал вам достаточно много… Наберитесь терпения и ждите. Кстати, раз уж мы встретились, надеюсь, вы согласитесь ответить на несколько пустяковых вопросов?

— Безусловно.

— Вы приехали в сад вместе с Елизаветой Родионовной?

— Да. Я и Аполлинарий Никанорович пересадили ее в экипаж, туда же загрузили инвалидное кресло. Рядом села прислуга. А Глафира, Варенцов с Изабеллой и я наняли другого извозчика.

— А потом где вы находились?

— Гулял по парку…

— Сколько времени?

— Я не помню…

— Вы были с тростью?

— Я всегда хожу с ней.

— Позвольте взглянуть?

— Да вот она, — чиновник акцизного ведомства взял стоящую у вешалки палочку и передал адвокату.

— Скажите, вы круглый год ходите с ней?

— Да.

— А наконечник остается тот же?

— Откровенно говоря, я не совсем понимаю, какое это имеет отношение к убийству бабушки, но тем не менее… — Аркадий Викторович выдвинул ящик комода и передал присяжному поверенному цилиндрический предмет размером не более копеечной монеты, с внутренней резьбой и с острым шипом на конце. — Зимой я надеваю вот этот, железный.

— Спасибо, вы мне очень помогли. А скажите, вы были один?

— Да…

— Вы уверены?

— Разумеется, — недоуменно пожал плечами коллежский секретарь.

— Вы, случаем, не запамятовали?

— Право же, Клим Пантелеевич, вы хуже следователя, — недовольно поежился чиновник.

— Быть может, вас кто-нибудь видел?

— Н-нет, никто. Но там был художник.

— Художник?

— Ну да, Модест Бенедиктович…

— Раздольский? Но позвольте, его же не было в саду, когда перекрыли выход, — вспомнил адвокат.

— Видимо, он ушел раньше, как только начался дождь.

— И что Раздольский? Вы с ним разговаривали?

— Да нет. Я же говорю вам, это я его видел, а он меня нет.

— Жаль.

— Почему?

— Потому что у вас нет alibi.

— Как прикажете это понимать? — раздраженно спросил хозяин комнаты.

— Alibi есть нахождение подозреваемого в момент совершения преступления в другом месте как доказательство его невиновности. У вас же, милостивый государь, такого подтверждения нет.

— Вот и вы, Клим Пантелеевич, говорите со мной таким же тоном, как и этот въедливый Кошкидько. И все-таки что же прикажете мне теперь делать?

— Говорить правду. Мне пора, — присяжный поверенный вышел в коридор, но отчего-то передумал и направился к лестнице, ведущей на второй этаж.

События последних дней вызвали в городе переполох и растерянность. Не привыкшие к шумным потрясениям жители губернской столицы все громче стали выражать недовольство работой полиции и местной власти. А газеты, воспользовавшись возможностью поднять тиражи, так приукрашивали и раздували недавние происшествия, что у простого смертного голова шла кругом. Первые страницы печатных изданий пестрели ужасными заголовками: «В комнате музейного хранителя найдено золото скифов», «Купец Сипягин покончил с жизнью из-за безответной любви к гимназистке», «Госпожа Загорская была убита спицей из духового ружья»… Общество заволновалось и посмотрело в сторону губернаторского дома. И тогда в кабинет полицмейстера — коллежского советника Фен-Раевского, находясь в состоянии сильной аффектации, вошел без стука Петр Францевич Рейнбот — хозяин губернии.

Говорят, именно с того дня у шестидесятилетнего полицмейстера стала нервически подергиваться щека и слегка прикрылся левый глаз. Детали разговора малоизвестны, но, зная крутой губернаторский нрав, о его содержании нетрудно догадаться. И теперь совещания в полицейском управлении проходили ежедневно: утром и вечером.