Плоть и кровь - Иэн Рэнкин

— Джон? Джон, что это было?

— Ничего, — проговорил он сквозь зубы. — Все в порядке.

— Ты уверен? Кто там звонил?

— Ошиблись — им нужны были соседи сверху.

Он пустил воду в раковину. Снял пиджак, сунул голову в теплую воду и, наполняя раковину все больше, отирал лицо руками.

Пейшенс ждала по другую сторону двери.

— Что-то случилось, Джон. Скажи мне.

Он ничего не сказал. Несколько мгновений спустя он попытался открыть один глаз, но тут же закрыл его. Черт, как жжет! Он снова промыл глаза, открыл их — на сей раз под водой. Вода показалась ему мутной. А когда он посмотрел на руки, они были красные и липкие.

Боже мой, подумал он. Заставил себя заглянуть в зеркало над раковиной. Лицо было ярко-красное — краснее, чем раньше, когда на него напал Смайли. Это была краска. Вот что это было — красная краска. Из аэрозольного баллончика. Господи Исусе. Он снял одежду и залез в душ, налил на волосы неимоверное количество шампуня и принялся тереть изо всей силы. Потом смыл и повторил все еще раз. Он тер лицо и шею. Пейшенс снова была у двери, спрашивала, что, черт побери, он там надумал. Потом он услышал, как изменился ее голос, взлетев на последнем слоге имени.

Прибыли Бремнеры.

Он вылез из душа и принялся тереть себя полотенцем. Когда он посмотрел на себя снова, оказалось, что бо́льшую часть краски он стер, но далеко не всю. Потом он посмотрел на свою одежду. Пиджак был темный, краска на нем была не особенно видна, но все же видна. А его замечательная рубашка погибла — тут сомнений не оставалось. Он отпер дверь ванной и прислушался. Пейшенс провела Бремнеров в гостиную. Он прокрался по коридору в спальню, отмечая по пути, что его пальцы оставили красные следы на обоях. В спальне он быстро надел легкие свободные брюки, желтую футболку и полотняный пиджак — Пейшенс купила его Ребусу на лето для прогулок по берегу реку. Так ни одной прогулки они и не совершили. Вид у него был с претензией на моду. Сойдет. Ладони по-прежнему оставались красными, но он мог сказать, что красил что-нибудь. Он всунул голову в дверь гостиной.

— Крис, Дженни, — сказал он. Пара сидела на диване. Пейшенс, вероятно, была на кухне. — Извините, опоздал немного. Сейчас высушу волосы и буду с вами.

— Не спешите, — сказала Дженни вслед ему.

Он вышел в коридор, взял телефон в спальню и позвонил доктору Курту домой.

— Слушаю?

— Это Джон Ребус. Расскажите мне о Каролине Рэттрей.

— Что-что?

— Расскажите мне, что вы о ней знаете.

— У вас, кажется, влюбленный голос, — шутливо сказал Курт.

— Куда уж влюбленнее. Она только что прыснула мне в лицо краской из баллончика.

— Кажется, я вас не расслышал.

— Бог с ним. Расскажите мне про нее. Ну, например, она ревнива?

— Джон, вы ее видели. Как по-вашему, она привлекательна?

— Да.

— Она сделала очень хорошую карьеру, у нее куча денег, образ жизни, которому позавидуют многие.

— Да.

— Но есть ли у нее поклонники?

— Вы имеете в виду любовников? Мой ответ — я не знаю.

— Тогда поверьте мне: никого у нее нет. Вот почему она оказывается свободна, когда у меня на руках лишний билет в театр. Спросите себя: почему? Ответ: потому что она отпугивает мужчин. Не знаю, что с ней такое, но знаю, что у нее не складываются отношения с противоположным полом. Нет, у нее завязываются отношения, но всегда ненадолго.

— Могли бы мне и сказать.

— Я не знал, что у вас отношения.

— Нет у нас никаких отношений.

— Да?

— Только она считает, что есть.

— Тогда ждите неприятностей.

— Боюсь, вы правы.

— Жаль, что больше ничем не могу помочь. Она со мной всегда доброжелательна, может быть, поговорить с ней?..

— Нет, спасибо, это уже по моей части.

— Ну, тогда до свидания и удачи.

Ребус дождался, когда Курт повесит трубку, прислушался — раздался еще один щелчок. Пейшенс подслушивала с кухонного телефона. Он сидел на кровати, уставясь на свои ноги, наконец дверь открылась.

— Я слышала, — сказала она. На одной руке у нее была рукавичка для духовки. Она опустилась перед ним на колени, обхватила его руками.

— Ты должен был мне сказать.

Он улыбнулся:

— Я это и сделал.

— Да, но не напрямую. — Она помолчала. — Между вами ничего не было? Абсолютно ничего?

— Ничего, — сказал он не моргнув глазом.

Еще несколько секунд тишины.

— И что мы будем делать?

Он взял ее за руки.

— Мы, — сказал он, — сейчас присоединимся к нашим гостям.

Он поцеловал ее в лоб и поднял на ноги.

На следующее утро в девять тридцать Ребус сидел в своей машине возле дома Лахлана Мердока.

Промыв глаза вчера вечером, он почувствовал, будто промыл и мозги. Всегда все сводилось вот к чему: он старался поступать по правилам, но в конечном счете прибегал к нарушению закона. Почему? Да потому, что так было проще. Каков был бы процент раскрываемости преступлений, если бы детективы не спрямляли себе кое-где путь? Он позвонил Мердоку из автомата в конце дороги. Никто не ответил, автоответчик не в счет. Мердок был на работе. Ребус вышел из машины и набрал на домофоне номер квартиры Мердока. И опять никакого ответа. Тогда он вскрыл замок, этому его научил один старый уголовник — Ребус прошел у него целый курс. Войдя внутрь, он резво поднялся по лестнице, как частый посетитель, а не посторонний. Но на лестнице все равно никого не было.

На дверях квартиры Мердока был обычный цилиндровый замок без всяких сложностей, открыть его не составило труда. Ребус сразу же направился в спальню Мердока. Он не думал, что Милли оставила в квартире дискету, но уверен не был. Люди, не имеющие доступа к банковским ячейкам, нередко путают свой дом с сейфом.

Почту почтальон уже доставил, и на незастеленной кровати Мердока лежали письма. Ребус бросил на них взгляд. Он увидел письмо от Милли. На конверте стояла марка предыдущего дня, а вложение было написано на одном листочке линованной бумаги.

«Извини, ничего не сказала. Не знаю, сколько буду отсутствовать. Если полиция спросит, не говори ничего. Больше ничего сейчас сообщить не могу. Люблю тебя. Милли».

Ребус оставил письмо там, где оно лежало, и вытащил пару хирургических печаток, украденных у Пейшенс. Он подошел к письменному столу Мердока и включил компьютер, потом принялся перебирать дискеты. Их тут были десятки. Некоторые в пластмассовых футлярах. На большинстве имелись наклейки, исписанные мелким почерком, как догадался Ребус — почерком Мердока. Он предположил, что немногие остальные принадлежат Милли.