С тобой и без тебя. Дорога к дому - Лесли Локко

Она повернулась и пошла наверх, в свою огромную комнату, которая была их общей с Отто спальней. Хотя они редко делили общую постель. Она даже не помнила, когда последний раз они были в ней вместе. Большую часть времени Отто проводил вдали от Виндхука в поисках чего-то нового или в гостиничных комплексах, которые обустраивались у него на данный момент. Она открыла тяжелую резную деревянную дверь и встала на пороге, осмотрев комнату и вид холмов из окна. Из-за сухости земля приобрела песчаный желтый цвет, местами меняющийся на темно-коричневые пятна засохших деревьев акации. Солнце светило так яростно — оно больше не прельщало ее, как остальных; она терпеть его не могла. Слишком резкий слепящий свет проявлял каждую лишнюю черточку… она жаждала мягкого приглушенного света Рима или Менорки. Она испытывала резкий голод по Европе, он овладевал ею. Она ездила домой в Рим два или три раза в год, чтобы навестить Франческу, но их встречи постепенно становились чреватыми… По мере того как Франческу начинали неуклонно одолевать годы и она боялась остаться покинутой на какой-нибудь безымянной полочке, лишившись щедрой помощи Амбер, она становилась навязчивой и требовала больше внимания. При мысли об Амбер Паола плотно сжимала зубы. Мадам ля президент. Так они теперь ее называли. Хотя Паола, естественно, не вращалась в тех кругах, в которых появлялась Амбер, новости о ее сестре каким-то образом доходили до нее, несмотря на то где она находилась. Танде Ндяи теперь стал министром иностранных дел, его кандидатура была выдвинута на пост президента, отсюда и прозвище такое. Одна жена дипломата с восхищением заметила это на какой-то встрече с коктейлем, на которую Паолу вынудили пойти. Она поморщилась при одном только воспоминании.

— Она ведь ваша сестра, не правда ли? Невероятно, как такое происходит.

— Что происходит? — уставилась Паола.

— О, понимаете… вероятно, она сейчас живет совершенно иной жизнью, чем вы. Говорят, ее муж скоро станет президентом. Просто очаровательно. У них такая милая семья — детишки прелестные. А у вас нет детей? — Женщина улыбнулась ей — назло, решила Паола.

— Нет, — отрезала она, повернулась и ушла. Ей не стоило напоминать, какая замечательная жизнь была у Амбер. И она не нуждалась в напоминании о том, что ее собственная жизнь была скучной и предсказуемой.

Ко всему прочему Отто объявил, что дом в Утьо станет местом встречи для переговоров между воюющими партиями Анголы — Паола уже не разбирала, кто с кем враждовал — и что Танде Ндяи со своим отцом будут среди прочих гостей с целью обсудить возможность предоставления Мали в качестве нейтральной африканской территории для урегулирования конфликта мирным путем. Паола изумленно смотрела на Отто, открыв рот. Чем меньше она слышала об Амбер, тем лучше ей жилось. В самом деле, мадам ля президент. А теперь она приезжает сюда?

Паоле становилось плохо от одной только мысли о встрече с сестрой. Она упала на мягкий матрац, на покупке которого настоял Отто, и беспомощно уставилась в потолок.

Бекки снова смотрела на записку, держа ее дрожащими руками. Эта была уже третьей на этой неделе. Она услышала, как открывается входная дверь в галерее, и быстро спрятала листок в ящике. Это был Годсон.

— Привет, — сказал он, войдя в офис. — Что случилось? Женщина, ты выглядишь так, словно увидела привидение.

— Ничего. — Бекки покачала головой. — Ничего особенного. Как дела? Коробки из Йоханнесбурга уже доставили?

— Нет, я звонил в магазин. Должны быть в районе четырех часов, так Стинмаркен сказал. — Годсон скинул пиджак с плеч. — Ты уверена, что все в порядке? — снова спросил он, нахмурившись.

— Да, все отлично. Пойду сбегаю за кофе на угол. Я устала немного. Ты будешь что-нибудь?

Годсон покачал головой.

— Нет. Мне нужно поработать с кое-какими бумагами. Нам поступил большой заказ с Берега Слоновой Кости… ты его видела? По электронной почте пришел. Какая-то американская пара.

Бекки рассеянно кивнула.

— Скоро буду, — сказала она и встала. Она не хотела показывать Годсону эти записки, которые появлялись с пугающей частотой в этом месяце. Первую она нашла прикрепленной к входной двери галереи. Она сняла ее и развернула как ни в чем не бывало. Записка была адресована владельцу галереи. Она запустила пальцы в конверт и несколько минут смотрела на записку, не понимая, в чем дело. «Убирайся из нашей страны» — было написано печатными буквами. Бекки, ни минуты не думая, бросила записку в мусорную корзину и выбросила все плохие мысли из головы. Но когда появились вторая и третья записки — одна из них была прикреплена к двери, другую подсунули под дверь, — неопределенное, далеко неподдельное чувство страха уже было сложнее скрывать. Тем не менее она не хотела обращаться с этим к Годсону; а почему, она и сама не знала. У них так все хорошо шло — их галерея теперь была одной из наиболее известных в Зимбабве, да и во всей Южной Африке. Конечно, они еще не делали больших сборов — ухудшение экономики наносило вред обменным курсам валют, поэтому их доход был минимальным, но деньги были не самым главным, такого мнения придерживались оба, она и Годсон. В Хараре они нашли особое старинное помещение, и теперь, когда наконец связались с остальным миром через Интернет, к ним обращались покупатели со всех уголков мира в поисках картин, скульптур и поделок, которые они с Годсоном собирали по всей стране.

Может быть, это была не та карьера, которую Бекки желала для себя, когда поступала в школу искусств, но у нее определенно было профессиональное чутье на правильные вещи: она знала, какой подойдет цвет, материал, мастер. «Делюкс» постоянно менялся, он не стоял на месте, развивался, в нем выставлялись и продавались работы лучших местных мастеров. Их даже упомянули в одной статье южно-африканской газеты «Дэйли мэйл». Бекки заказала пятьдесят копий и немедленно разослала их в Британию — и одну в Бамако, конечно же. У них с Годсоном было необычное содружество — он со своими длинными косичками до пояса и живыми, подвижными чертами лица; и она с ее ярко-рыжими волосами и бледной кожей. И, несмотря на все странности, контраст был им на руку. Все их знали. Даже Генри зашел к ним в галерею больше года назад, чтобы сказать, что уезжает из Зимбабве обратно в Англию.

— Я завидую тебе, — признался он наконец перед уходом. — Ты смогла приспособиться к этому месту, а я нет. А ведь это — моя страна. — Она смотрела на него, не зная, что сейчас нужно сказать ему в ответ. Она хорошо представляла, чего ему стоили эти слова. Но она также понимала, что Генри ищет свое призвание в неверном месте и даже в неверном направлении. Она обняла его, сожалея о том, что у них все-таки ничего не получилось, и проводила его к выходу из галереи и из своей жизни. Она знала, что он подумал, когда вошел и увидел ее и Годсона, склонившихся вместе над каталогом картин и фотографий, который им кто-то прислал, — но ей было все равно. Как бы там ни было, объяснять ему, как все есть на самом деле, было бесполезно. Хотя она сама до конца не понимала их с Годсоном отношений.

Она почувствовала, как чья-то рука обхватила ее за шею. Она подняла глаза. Это был Годсон. Он пришел вслед за ней в кофейню. Она улыбнулась ему едва заметной улыбкой.