Тростниковая птичка - Ольга Смайлер

— Так значит воинская школа? — начал я

— Да, это была моя идея, — кивнул отец, — там жрицы Храма не могли тебя достать, а мне с каждым годом все тяжелее было защищать тебя. Мне удалось уговорить Расмуса отправить туда Терри: вы были так дружны в детстве, и я не прогадал.

— Значит и десятка… — начал закипать я.

— Остынь, — попросил отец, — я сделал все, что было в моих силах, чтобы ты захотел учиться. Дальше ты добился всего сам, и я горжусь тобой.

Мы замолчали: говорить было трудно, слишком много всего недосказанного, недовыясненного накопилось между нами. Оказывается, я совсем не знал человека, который был моим отцом.

— Прости за свадьбу, — неожиданно попросил он шепотом, — Ты так смотрел на нее… Я боялся, что жрицы сломают и твою судьбу, надеялся, что ты будешь счастлив. Кто же знал, что… Краст! Ты — единственное и самое ценное, что у меня осталось от Уны. И вот теперь я теряю тебя, так и не успев толком узнать.

Меня охватило странное опустошение, как будто разом кончились все силы. Я встал, кивнул отцу, и, не прощаясь, отправился к двери.

— Ты поможешь? — спросил я, обернувшись у порога.

— Я приду попрощаться, — ответил отец церемонной фразой, которая сейчас значила и поддержку, и обещание помочь, и то, что он принял мой выбор.

Пока я спускался по лестнице перед глазами стоял снимок: молодой Эд держит на руках юную Уну, и они улыбаются.

В Таншере лил дождь. Я сидела, обхватив коленки, на подоконнике лестничного окна, том самом, превращенном в помесь дивана с комодом (Тара называла эту конструкцию греденцией). Пристроившись спиной к оконному откосу куталась в теплую новенькую шаль, подарок Сая, смотрела в окно и хандрила. Пейзаж за окном из-за дождя стал серым, таким же, как мое настроение. Мне стало казаться, что после визита к свекрови в наших отношениях что-то сломалось. Нет, Сай по прежнему был нежен и внимателен, но… Он словно стал чужим: напряженным, озабоченным, после возвращения домой заперся в своем кабинете, куда очень скоро подтянулись хмурые Терри и Мист, а сегодня с утра вообще уехал, оставив на кровати коротенькую записку о том, что поздно вернется, поверх шикарной шали иссиня-черного цвета, словно переливающейся изнутри крохотными красными и лиловыми искрами. И вот теперь я сидела на подоконнике — греденции, и смотрела в окно, отчаянно надеясь увидеть, как машина Сая пробирается к дому. Но машины все не было и не было, и я снова и снова возвращалась мыслями к этому крайне неудачному визиту.

Услышав звон разбитой тарелки, я заставила себя улыбнуться и выдавить:

— На счастье… Примета такая.

Уна механически раздвинула губы в ответной улыбке, но быстро взяла себя в руки, сослалась на внезапное головокружение, и повела светский разговор ни о чем и обо всем одновременно. Только все мы прекрасно понимали, что со здоровьем у матери Сая все в порядке.

А дальше начали прибывать остальные члены семьи со своими домочадцами, и закрутилась привычная кутерьма: бегающие дети, родственники, чьи имена ты забываешь через десять минут после знакомства из-за объема информации, от которого у тебя пухнет голова, сервировка стола, помощь по хозяйству. Все было так привычно, знакомо, до слез напоминало праздники в нашем поместье, все так искренне улыбались и подбадривали меня, что я уже почти убедила себя, что я мнительная дурочка и мне все показалось. К несчастью — меня попросили принести салфетки из буфетной, и пробегая мимо полуоткрытой двери одной из комнат я неожиданно услышала обрывок разговора, от которого чуть не сбилась с шага.

— Что же ты наделал, Сайгон, сынок… Что же ты наделал…. - голос у Уны был усталым и грустным.

От обиды защипало глаза, и я прибавила шагу — в конце концов я девочка Лисси, а девочки Лисси не плачут на людях, если только это не похороны или свадьба. Я сумела сохранить лицо и ровную спину до входа в буфетную, а когда скользнула внутрь, и привалилась спиной к закрывшейся двери, то истерически расхохоталась. Я, одна из девочек Лисси, у которой в верхнем ящике письменного стола лежит пачка предложений руки, сердца, и прочих глупостей, авторы которых до сих пор не теряют надежды, оказалась нежеланной невесткой. Это был новый, неожиданный и крайне болезненный опыт. К несчастью — долго пробыть в одиночестве мне не дали — в буфетную заглянула одна из сестер-близняшек Сая, решившая, что я не смогу найти салфетки "на этом огромном складе барахла". Наверное именно эта забота и стала последней каплей — я, как говорили мои тетки, "включила хорошую девочку, то есть улыбалась, кивала и помалкивала весь обед.

Впрочем, если отбросить мои переживания в сторону — праздник удался. Дети, просидевшие чинно целых пятнадцать минут, принялись пихать друг друга под столом, кидаться едой и были выдворены в соседнюю комнату, после чего взрослые перевели дух, и перешли к общению по интересам. Сидящая рядом со мной Ани, та из близнецов, что была пониже и пополней, с огромным увлечением рассказывала про своего двухнедельного сына, родившегося после трех дочерей, и про особенности работы пищеварительной системы новорожденных. Я, приученная семейными обедами, кивала, угукала, и не вслушивалась. Сай очень тихо переговаривался о чем-то с Терри, сидящим рядом с ним. Уна казалась довольной и безмятежной, но я то и дело ловила на себе ее странный взгляд, который она тут же прятала, когда понимала, что я его заметила. От этого я нервничала, а праздник, задуманный как тихий, семейный обед, терял половину своего очарования. Впрочем, мы с Уной так преуспели в попытках скрыть напряженность, возникшую между нами, что остальные члены семьи так ничего и не заметили. Сая в семье любили, и часть этой любви его сестры, братья, многочисленные племянники и племянницы перенесли на меня, щедро выдав кредит тепла и доверия. Расмус сказал короткую, но очень прочувствованную речь о дне, которого они боялись, и который, благодаря мне, стал настоящим, нежданным праздником, и о том, что я сделала очень правильный выбор. В его голосе было столько любви к Саю и гордости за него, что у меня защипало в глазах. И только мать Сая держалась отстраненно, хоть и старалась "сохранить лицо".

А после обеда не слишком упирающегося Сая, и Терри, который, наоборот, картинно противился, дети увели играть во двор. Самый младший из братьев, Сибил, казавшийся почти близнецом Терри (если бы не ухоженная бородка, длинные волосы, собранные в хвост и брачный браслет), носил на руках не желавшую спать в колыбельке годовалую дочку. Наряженная в смешное детское платье с оборками из кружев малышка сосала кулачок и разглядывала мир, и пары строгих взглядов Сибила хватило, чтобы хохочущая детская стайка отступила от него и оставила в покое. Мы вышли на веранду за ними следом. Лина, вторая из сестр-близняшек Сая, мягко, но настойчиво потянула меня к плетеному диванчику, Сибил встал рядом, покачивая радостно вскрикивающую дочку на руках. Так мы и смотрели на радостно кричащий, визжащий и хохочущий комок из детей. Терри и Сай, затеяли какую-то игру "команда на команду" и принимали в ней живейшее участие.

— Сай, пока дома жил, всегда с нами возился, — неожиданно подал голос Сибил.