Пропавшие наши сердца - Селеста Инг

эти два дня, все причины ее ухода из дома, – и как легко она от всего этого отмахнулась. Он вспоминает, как они с папой жили без нее, как тосковали по ней. Еще недавно он что угодно отдал бы, все на свете, лишь бы ее вернуть.

Ничего не видно, ни лучика света из коридора. Он прислушивается, рядом ли мама, – нет, тихо, даже незамолкающий уличный шум и тот приглушен. Мама где-то здесь, но Чиж не помнит, как попасть к ней в комнату, не знает даже, найдет ли в кромешной тьме выход из дома. Ему кажется, будто он совсем один.

Тишину за затемненными окнами прорезает вой сирены, все ближе, потом дальше, стих. Единственный признак жизни во внешнем мире. Чиж протыкает пальцем дырочку в пленке на окне, расковыривает пошире. Наклонившись, приникает к ней глазом.

Он ожидает увидеть снаружи лишь черноту, но видит слепящий огненный узор. Окна домов как искристая мозаика. Море света, огненный прибой омывает его фонтаном брызг. За каждым из светлых окон – люди: моют посуду, читают, работают и не ведают, что он, Чиж, есть на свете. От мысли о том, что вокруг столько людей, кружится голова, охватывает ужас. Миллионы, миллиарды людей, и ни один из них не знает о нем, никому до него нет дела. Чиж заслоняет ладонью дыру в пленке, однако свет все равно просачивается, жжет руку. Чиж сворачивается клубком в спальнике, накрывшись с головой, но от этого не легче.

Из горла рвется крик, который он сдерживал так долго, что сила его подобна землетрясению. Это слово он не произносил несколько лет.

Мама, зовет он, вскочив с постели, а тьма будто обвивает ему лодыжки, не пускает дальше.

Когда он снова открывает глаза, он лежит, сжавшись в комок, а по спине, меж лопаток, его гладит чья-то рука, тяжелая, теплая. Мама.

Тсс, шепчет она, когда он хочет перевернуться на другой бок. Все хорошо.

Она сидит рядом на полу. В комнате совсем темно, лишь ее фигура чуть светлее окружающей черноты.

Знаешь, говорит она, я точно так же боялась, когда в первый раз в жизни ночевала одна.

Теплая, нежная рука треплет ему затылок, гладит жесткий ежик волос.

Зачем ты меня сюда вызвала? – спрашивает наконец Чиж.

Я хотела… – начинает Маргарет и умолкает.

Как закончить? Хотела убедиться, что ты жив-здоров, что все у тебя хорошо. Хотела увидеть, каким ты стал. Насколько ты изменился. Убедиться, что ты остался собой. Хотела тебя увидеть.

Ты был мне нужен, говорит она искренне, – другого объяснения нет, но для него это самые необходимые слова. Он ей нужен, всегда был нужен. Не потому она уехала, что его разлюбила.

Эта мысль действует на него как успокоительное – расслабляет мускулы, укрощает мельтешение в голове. Чиж обмякает, доверчиво прильнув к маме, позволяет ее рукам обвить его, как лозы обвивают дерево. Сквозь дырочку, что проделал Чиж в черной пленке, пробивается тонкий луч, на стене дрожит пятнышко света, будто мерцает звезда.

Маргарет гладит Чижа по спине, прощупывая каждый позвонок, они проступают под кожей, словно нитка жемчуга. Ладонь Маргарет встречается с его ладонью, палец к пальцу. Ладони у него уже размером с ее, а ступни, наверное, еще больше. Как щенок с большими лапами, нескладный, игривый.

Чиж, говорит она, я так боюсь снова тебя потерять, вот и все.

Он смотрит на нее с бесконечным доверием сонного ребенка.

Но ты же вернешься, отвечает он.

Это не вопрос, а утверждение. Заверение.

Маргарет кивает.

Вернусь, отвечает она. Вернусь, обещаю.

И она в этом уверена.

Хорошо, бормочет Чиж. Он и сам не знает, с ней он говорит или сам с собой, о будущем или о том, что случилось давно. Обо всем, решает он. Обо всем сразу. Хорошо, повторяет он и знает, что мама услышала – по тому, как она еще крепче его обняла.

Я здесь, шепчет мама, и Чиж проваливается в темноту.

Когда Чиж просыпается, уже утро и мамы рядом нет. Он лежит в детской кроватке, поджав к груди колени, спальник свисает с дивана у окна, перекрученный, словно сброшенная шкура. Чиж смутно припоминает, как ему хотелось снова стать маленьким, как он залез в кроватку, где так удобно было прятаться. Нашел приют. Сверху на него наброшено незнакомое одеяло, тяжелое, куцее, странной формы, – это не одеяло, а мамина куртка.

III

Утром, ровно в десять, приезжает Герцогиня в своем длинном красивом автомобиле – на этот раз она сама за рулем. Маргарет нерешительно мнется у порога, зато Чиж – решительнее некуда. Он рад поездке.

Удачи, желает он, и взгляд его излучает уверенность.

Ну ладно, говорит наконец Маргарет. Скоро увидимся.

Она обнимает Чижа, целует в висок, туда, где бьется под кожей жилка.

Чиж с рюкзаком, болтающимся на одном плече, бежит через палисадник, выскакивает за калитку и устремляется прямиком к машине, что ждет у обочины. Там, за тонированными стеклами, на заднем сиденье виден чей-то силуэт. Она подросла, обогнала его на полголовы, и отпустила волосы, но у нее все тот же быстрый взгляд, все та же насмешливая улыбка.

Чиж, ахает она. Ох, Чиж!

И кидается ему на шею. Пахнет от нее мылом и хвоей. Чиж, повторяет она, мне нужно столько всего тебе рассказать…

Если вам не терпится меня пообсуждать, подождите, пока выедем из города, говорит Герцогиня сухо. Не хочу ничего пропустить, пока за дорогой слежу.

Сэди, округлив глаза, косится в сторону переднего сиденья.

Ладно уж, отвечает она.

Чиж ловит взгляд Герцогини в зеркале заднего вида, и ему становится спокойно за Сэди – как никогда. Сэди здесь хорошо, впервые он видит ее такой безмятежной. Машина набирает ход, и Сэди, тихонько вздохнув, ерзает на сиденье, поворачивается к окну. Они не виделись уже несколько месяцев, но Сэди почему-то кажется не старше, а младше, как будто отбросила свою настороженность и впервые за долгое время может вдохнуть полной грудью. Как будто ей больше не нужно в одиночку пробивать себе дорогу. Чижу знакомо это или схожее чувство – как вчера ночью, когда он звал маму и она пришла; как сегодня утром, когда он проснулся, укрытый ее курткой, тяжелой, уютной. Он откидывается на сиденье; как же все-таки хорошо побыть просто ребенком, когда ни за что не отвечаешь, когда тебя просто берут с собой. Столько всего надо спросить у Сэди – скажем, каково это, жить с Герцогиней? – но ничего, он