Голубятня на желтой поляне - Владислав Крапивин

Ерёма не бездельничал. Зимой вместе с дворниками (живыми и автоматическими) он убирал с улиц снег, а летом сидел у входа в парк и чистил всем желающим обувь. Дворникам он помогал бесплатно, а за чистку башмаков требовал мелкие деньги. На эти деньги он покупал всякие радиодетали. Для своих внутренностей. А ещё он покупал табак.

Да, представьте себе, Ерёма курил! Он объяснял, что этим способом прогревает себе нюхательный аппарат. Иначе говоря, блок обоняния.

Мальчишкам, которые с ним знакомились несмотря на запреты, Ерёма дарил механических мышей (чтобы дразнить кошек) и электронные пищалки. Отливал из олова маленьких рыцарей и пистолетики. Но к себе домой Ерёма никого не приглашал. Говорили, что живёт он за городом, на большой железной свалке.

Я с Ерёмой не был знаком. Наверно, потому, что я не очень решительный. Другие подбегут: "Ерёма, привет! Ерёма, как дела? Ерёма, сделай мыша!" А я только издалека поглядывал.

Но Ерёма-то, оказывается, меня знал!

Я неуверенно подошёл. Ерёма втянул в брюхо солнечную батарею, захлопнул дверцы и запер их на проволочный крючок. Потом сел. Свесил с крыши ноги. Ноги были из железных толстых трубок, с резиновыми гармошками на коленях. На одной ноге старый валенок, на другой большущая футбольная бутса. Руки — тоже из трубок с гармошками на сгибах, а ладони и пальцы — из чёрной пластмассы. Туловище похоже на шкаф из некрашеной жести, а голова — угловатая, как почтовый ящик. Рот широченный, губы из пористой резины. Раздвигал их Ерёма, только чтобы сунуть мундштук, а говорил он через динамик на груди.

Нос Ерёме сделали из оранжевого мячика с двумя дырками-ноздрями. А точнее — из баллончика детской клизмы, засунутого острым концом внутрь головы. Глазами служили зелёные индикаторы от старинных ламповых приёмников.

Этими индикаторами Ерёма и смотрел на меня. Не поймёшь, как смотрел: то ли по-хорошему, то ли с насмешкой.

— Да ты не бойся, — сказал он с хрипотцой.

— Я и не боюсь, — хмуро сказал я. — Просто удивился: откуда ты меня знаешь?

— Я всех знаю, — ответил Ерёма с горделивой ноткой. — Память-то электронная. — Он похлопал себя по гулкой голове.

— Электронная, а не знаешь, как меня зовут, — сердито отозвался я.

— Ко… пейкин…

— Сам ты Копейкин! Меня зовут Гелька!.. То есть Гелий. Потому что мой дедушка был астроном, он солнце изучал!

Ерёма, видать, смутился. Сморщил резиновый нос, хрюкнул им.

— Я думал, Копейкин — это фамилия…

— А фамилия — Травушкин.

Ерёма нерешительно покачал ногой в бутсе.

— А почему тогда "Копейкин"?

— Потому что дураки придумали, — буркнул я.

Три года назад в летнем лагере была игра "Взятие крепости", и нас, маленьких, старшие ребята записали в разведчики. И всё так хорошо было сначала, я к самой крепости подобрался, но там вдруг меня схватили и вытащили из травы. И хохочут: "Мы ещё издалека видели, как ты ползёшь. Голова-то блестит на солнце, как новая копейка!"

С тех пор и приклеилось: Копейкин да Копейкин.

У меня и правда волосы такие, с медным отливом. Вернее, с латунным. Особенно когда постригусь ёжиком.

Но при чем тут Копейкин! Такое дурацкое прозвище, будто дело не в волосах, а в том, что цена мне одна копейка…

Ерёма прыгнул с крыши в репейник, с треском шагнул ко мне сквозь стебли. Он был с меня ростом, но гораздо шире.

— Ладно, Ко… Травушкин. — Он виновато помигал индикаторами. — Дураки, они… ты на них тьфу. У меня дело к тебе.

— Что за дело? — важно спросил я и обрадовался: теперь у моего опоздания уважительная причина. Скажу Юрке: Ерёму встретил, о делах говорили.

— У тебя случайно нет старого лампового приёмника, — спросил Ерёма и переступил валенком и бутсой. — Тут у меня в потрохах одна лампа сгорела. Теперь оглох на левое ухо и в затылке ломит. Пакостно так…

— Разве ты не на транзисторах? — удивился я.

— Во мне всего хватает. Собирали-то, можно сказать, из утиля. Я в себе кое-что заменяю потихоньку, а для этой лампы никак не отыщу транзисторного эквивалента. Замаялся… Может, найдётся приёмник?

— Ты заранее знал, что найдётся, или наугад? — спросил я.

— Есть?! — обрадовался Ерёма. — Я не знал. Я логически. Думаю, у Ко… у Травушкина дом старинный, на чердаке, наверно, всякого барахла хватает.

Дом у нас правда старый, ещё при дедушкиных родителях построен. Маленький, но двухэтажный, с четырёхскатной крышей, под которой просторный чердак. С высокими берёзами у окошка моей комнаты. Я его люблю, наш дом…

— Так и быть, — вздохнул я. — Поищу тебе приёмник.

— Милый, — проскрипел Ерёма и часто замигал зелёными глазками. — Я тебя до самой переплавки не забуду…

— Да ладно, — смутился я. — Только ты ко мне за ним не ходи. Понимаешь, тётка у меня… Я сам принесу тебе.

— Вот спасибо! Ты сегодня, как выберешь времечко, принеси в свой вагон, а я вечером приковыляю, заберу.

"И про вагон знает!" — подумал я и даже испугался.

Но Ерёма успокоил:

— Я про что знаю, про то молчу, ты не сомневайся. Во мне, как в сейфе… Значит, что? До вечера?

— Ага. Я побежал. Пока!

— Пока, Ко… ой, Травушкин. Это у меня из-за той лампы сбой в контактах…

Станция Старые Горы совсем заглохшая. Грузовые составы по нашей линии почти не ходят, потому что больших строек поблизости нет. Товары возят фургонами. Пассажирские поезда проскакивают два раза в сутки: утром и в три часа дня. Да и то почти пустые. Людям больше нравятся рейсовые электробусы или речные экспрессы на воздушных подушках. А на станции тихо. Только воробьи галдят в траве среди нагретых рельсов.

Через рельсы можно бежать без опаски. Разве что дежурный закричит или начальник станции.

…Старенький товарный вагон стоял в тупике за станционной водокачкой. Лебеда и "бабкины бусы" скребли макушками по ржавым колёсам. Это был наш с Юркой вагон. Мы первые догадались, что он не нужен никому, кроме нас.

Здесь мы хранили наше оружие для мушкетёрских игр, фонарики, запас сухарей (на всякий случай), надутые автомобильные камеры, чтобы плавать на них, и всякое другое имущество. И, конечно, удочки. Зачем их таскать домой, если от вагона до реки ближе, чем от дома?

Но сегодня мы собрались не на реку, а на старый затопленный карьер. Юрка узнал от кого-то, что прошлой весной лаборанты из Института рыбоводства выпустили в карьер мальков.

— Просто так, ненужных, — говорил он. — А теперь они вымахали вот в таких карпов. Особая порода.

В рассказы про "вот таких" карпов я не верил, карьер был у чёрта на рогах, тащиться туда мне вовсе не хотелось. Но Юрка и не спрашивал, хочу я или нет, сказал, что пойдём, и точка. Ещё он объяснил, что рыбачить надо, пока на воде лежит тень от обрыва. К полудню она уйдёт, поэтому надо прийти на карьер пораньше. Договорились встретиться у вагона в девять. Теперь я безнадёжно опаздывал. Конечно, у меня уважительная причина, но всё-таки…