Свои-чужие - Энн Пэтчетт

— А ты что? — спросила Франни.

Как же так? Получалось, она столько раз слышала эту историю и только сейчас поняла, что из нее выбросили самое интересное?

— Оставил там. Мне и один-то был не нужен, а уж все четверо — и подавно. Помню, он сначала в больницу попал. У него спина обгорела, там, где футболка занялась. Ему дали куртку больничного уборщика, но дымом все равно разило. Я велел ему опустить в машине все стекла.

— Бессердечный ты, пап, — сказал Кэролайн.

— Ни хрена себе бессердечный! Я спас парня. Я его вытащил, не кто-нибудь. Это я отвез его в пожарную часть, поговорить с вашим дядей Томом. Он тогда работал в Уэстчестере, всю трассу мимо аэропорта надо было проехать. Это я застрял там в пробке с сыночком Берта Казинса, от которого несло, как из угольной ямы. Они с дядей Томом поговорили по душам. Знаете, ваш дядя в детстве был поджигателем, вечно все жег. Не школы, конечно, просто пустыри и фигню всякую, никому не нужную. Многие пожарные начинают с того, что устраивают поджоги. Учатся поджигать, а потом учатся тушить. Том все это объяснил Элби, и потом я отвез его обратно в Торранс. Целый божий день в машине.

— И так ты познакомился с Терезой Казинс, — сказала Кэролайн.

— И так я познакомился с Терезой Казинс. Славная была женщина, помнится. Потрепало ее сильно, однако нос она не вешала. Но вот ее парнишка… тот и правда был сущий волчонок.

— Он исправился, — сказала Франни.

— Еще бы ему не исправиться. Сначала я узнал, что он расстроил твою помолвку с тем еврейчиком… — Фикс поднял руку. — Ой, опять вырвалось, прости, я хотел сказать — «с алкашом», а теперь он волнуется за мать.

— Мы не были помолвлены, — поправила его Франни.

— Франни, — сказала Кэролайн, — пусть Элби воздадут должное.

— Тот же дом в Торрансе? — спросил Фикс.

Франни прочитала адрес вслух.

Он кивнул:

— Тот же дом. Я тебе скажу, как туда добраться. Можно все время поверху.

«И все это уйдет с тобой, — подумала Франни, закрывая глаза. — Все твои истории. Все, что я прослушала, выбросила из памяти, не так поняла или не поняла вовсе. Все советы, как лучше доехать до Торранса».

В Виргинии на шестерых детей приходилось две комнаты и один кот, они таскали еду друг у друга с тарелок и брали полотенца в ванной, не разбирая, где чье, но в Калифорнии все было врозь. Холли, Кэл, Элби и Джанетт никогда не приглашали в дом Китингов, а Кэролайн и Франни точно так же никогда не были у Терезы Казинс. Берт и Тереза купили дом в Торрансе в шестидесятых, когда Берт получил должность в окружной прокуратуре Лос-Анджелеса: и от центра недалеко, и до пляжа рукой подать. В доме было три спальни: одна для Берта и Терезы, одна для Кэла и одна для Холли. Когда появились Джанетт и Элби, все потеснились. То был дом на первое время, порт, из которого они собирались отчалить в прекрасную жизнь. В конце концов все, кроме Терезы, его покинули: сперва Берт, потом Кэл, потом Элби, Холли и Джанетт. Джанетт разговорилась в тот последний год перед колледжем, когда они с Терезой жили вдвоем. Обе диву давались, как им, оказывается, хорошо и весело друг с дружкой.

В общем-то, сказка вышла со счастливым концом. Пока Тереза день за днем, год за годом ходила на службу в окружную прокуратуру, Торранс расцвел. Район, из которого когда-то нужно было уезжать сразу, как деньги появятся, стал перспективным, а потом и популярным. По схемам из журнала Тереза разбила сад суккулентов и устроила рокарий. Достроила веранду. Переделала комнату мальчиков в кабинет. Агенты по недвижимости засовывали в ее почтовый ящик написанные от руки записки, спрашивая, не заинтересована ли Тереза в продаже дома, но все записки она бросала в мусорный бак. Терезе нравилось работать помощником юриста, и она хорошо справлялась. Коллеги постоянно твердили, что ей бы пойти на юридический, — она была умнее многих из них — но Терезе это было не нужно. Она работала на округ до семидесяти двух и ушла, получив роскошную калифорнийскую пенсию — одну из тех, которые в конце концов доведут штат до банкротства. Юристы, давно сменившие место службы, приехали поднять бокал за Терезу на вечеринке в честь ее выхода на пенсию. Вскладчину ей купили часы.

Раз в год она летала в Нью-Йорк повидать Джанетт, Фоде и внуков. Тереза любила их, но Нью-Йорк ее угнетал. Калифорнийцы привыкли к собственным домам, машинам и лужайкам. Ей не хватало простора. На отложенные деньги Тереза купила билет в Швейцарию, чтобы навестить Холли в дзен-центре. Десять дней она сидела на подушке рядом со своей старшей дочерью и ничего не делала, только дышала. Терезе какое-то время нравилось дышать, но потом и тишина стала ее угнетать. Она судила жизни своих дочерей, как Златовласка в домике трех медведей: это слишком горячо, это слишком холодно, тут слишком жестко, тут слишком мягко. Мнение свое Тереза держала при себе, ей меньше всего хотелось, чтобы подумали, будто она кого-то осуждает. Элби приезжал в Торранс два-три раза в год. Тереза составляла список того, что нужно подправить в хозяйстве, и он его выполнял, пункт за пунктом — ставил новый мотор на дверь гаража, промывал бойлер… Годами перебиваясь случайными заработками, Элби поневоле научился всему на свете. Теперь он работал на компанию из Уолнат-Крик, выпускающую велосипеды. Ему нравилось. На Рождество он присылал матери билет на самолет, чтобы она приехала и посидела под елочкой с ним, его дочерью и женой. Когда же попкорн, камин и бесконечные партии в «сундучки» начинали ее угнетать, Тереза с извинениями уходила в ванную, просто постоять минутку над раковиной и поплакать. Потом умывалась, вытирала лицо и возвращалась в гостиную как новенькая. Проплакаться было хорошо, но все-таки не такого праздника ей хотелось.

После ухода Берта Тереза встречалась с несколькими юристами и с парочкой полицейских. Гуляла она только с неженатыми. Это железное правило Тереза не нарушала никогда, даже ради «пропустить по рюмочке после службы», даже когда кавалер клялся и божился, что рюмочкой все и ограничится. Вскоре после отъезда Джанетт в колледж Тереза влюбилась в публичного адвоката Джима Чена, защитника всего на свете, и им досталось десять славных лет, пока на автостоянке у окружного суда его не настиг сердечный приступ. Рядом было полно народа, его увидели и вызвали неотложку. В толпе нашлась секретарша, прошедшая курсы первой помощи, когда у нее были маленькие дети, и она делала ему искусственное дыхание, пока не приехали врачи. Но иногда бывает так, что все сделаешь правильно — а толку никакого. Жизнь, как теперь понимала Тереза, — это череда потерь. Случалось в ней, конечно, и иное, хорошее, но потери были неизбежны и неодолимы, мир держался на них, как на трех слонах.

И вот у нее в животе завелась эта дрянь, от которой она перегибалась пополам, так больно, что вся трясешься, потом боль отступала и можно было снова вздохнуть. Сообрази Тереза, что ей надо к врачу, три дня назад, когда все только началось, она бы доехала сама, но теперь она уже три дня как не ела и ослабела до того, что сесть за руль не могла. Можно было позвонить Фоде и спросить, что делать, Фоде же был врачом, но она прекрасно могла разыграть этот разговор у себя в голове, не беспокоя зятя на другом конце страны: он скажет, что надо позвонить подруге и поехать в больницу или, даже проще, вызвать скорую. Терезе не хотелось ни того ни другого. Она так устала, что подвигом было добраться до туалета или до кухни — попить, а потом обратно в постель. Ей было восемьдесят два. Дети, пожалуй, из-за этого ее живота подумают, что пора решать вопрос — может она и дальше сама себя обслуживать или пора перебираться в заведение на севере, где-то неподалеку от Элби. К Джанетт в Бруклин ехать нельзя — в Бруклин едут влюбляться, писать романы и заводить детей, а не стареть, и к Холли она поехать не могла, хотя прикидывала, что смерть в дзен-центре может дать какие-то преимущества в загробном мире.